Гонг торговца фарфором

Марианне страшно. Ночь угрожающа, все вокруг изменилось. Словно только сейчас она поняла, что ей предстоит, и всю ее объемлет страх. Любое хирургическое вмешательство опасно, особенно операция на сердце. Почему так много врачей было против? Кто гарантирует, что я это перенесу? Жизнь не остановится, с той маленькой, ничего для мира не значащей разницей — меня больше нет. Застывшее, холодное, бесчувственное, мертвое тело. Все в мире идет по-прежнему: снег падает, море шумит, женщины развешивают белье, цветы цветут, новая книга выходит, ребенок поет, свежий хлеб ложится на полки — только не для меня. Но все эти цветы я хочу увидеть, и книгу я тоже хочу прочитать, я хочу дышать, вдыхать запахи, слышать, любить, предаваться печали. Лучше жить с больным сердцем, чем вовсе не жить. Я даже не буду знать, что умираю. Больному дают наркоз, и он уже не просыпается. Мертвого человека зарывают в землю или сжигают. В мире ежедневно умирают десятки тысяч людей. Но на этот раз буду я. Я хочу жить, безразлично как. Я могу еще отказаться. Профессор не разрешает операции, если больной боится. Тогда я смогу вернуться домой, к ребенку, к родителям, я буду чувствовать на лице тепло солнечных лучей, смеяться над Дитером, расчесывать до блеска волосы Катрин. Ведь было так много хорошего, даже в последнее время. Только бы жить, даже с болезнями и страданиями. Крупинка соли на языке, звуки флейты, солнечные блики на воде, грибы и Гарц, теплая печь, свежевыглаженная ночная сорочка, учить детей чтению, слушать музыку — пусть это продлится всего один год. Ведь в году так много часов, и если один день принесет всего три радостных события, то это более тысячи радостей в течение одного только года. Я еще хочу их испытать, я должна уйти прочь от этих инструментов и больничных запахов… Возможно, я умру не во время операции, а потом, и тогда все страдания и страшная борьба с удушьем окажутся напрасными. Завтра же рано утром я выпишусь, не дожидаясь обхода врачей.

Шорохи в углу звучат теперь еще более зловеще, глухо, подавленно. Марианна приподнимается, прикладывает руки к вискам и прислушивается. Возможно, в этой комнате кто-то умирает. Она должна позвать сестру.

Но пока Марианна ищет кнопку звонка, она догадывается: всхлипывает фрау Вайдлих, только и всего. Обессиленная, Марианна снова ложится. Нечто подобное она год назад уже пережила в терапевтическом отделении. Один трусливый больной заражает еще троих, а здесь таких больных уже двое.

Марианна встает, у нее кружится голова. Она выпивает глоток воды и подходит к кровати Хильды Вайдлих. Осторожно приподымает с ее лица мокрое от слез одеяло и тихо, чтобы не разбудить других, говорит:

— Чего вы боитесь, фрау Вайдлих? Эта операция намного безопаснее иных болезней. Каждый может стать мужественным, если только захочет. Твердо решите: отныне я не буду грустить и не буду бояться. Это был бы, как вам сказать, верный путь. И радуйтесь потом, когда избавитесь от страха, и мы все порадуемся вместе с вами. И тогда вы на самом деле почувствуете себя лучше. Думайте о том, как вы будете счастливы через шесть недель, когда сможете вернуться домой.

Хильда Вайдлих не отвечает, но, когда Марианна хочет встать, она обеими руками ловит ее руку.

Марианна начинает снова:

— Вас что-то гнетет? Может быть, вы мне расскажете, ведь становится легче, когда выскажешь то, что у тебя на душе, поделишься своими горестями. Порой с чужими это проще, чем с близкими друзьями. Мы здесь ненадолго вместе, у нас одна болезнь и уже потому во многом одинаковые мысли. Но когда мы выйдем отсюда, мы навсегда расстанемся. И тогда вы сможете забыть и меня, и все, что вы мне теперь расскажете.

Марианна не знает, понимает ли фрау Вайдлих ее слова. Слишком темно, чтобы можно было уловить выражение ее лица.

— Право же, я спрашиваю не из любопытства, — говорит Марианна. — Думайте о том, как будет прекрасно, когда все это останется позади. Можно ведь выбрать, о чем думать; думайте же именно об этом. И ваш муж не нарадуется на свою здоровую жену. Он уже трижды справлялся, когда все это произойдет.

— Да, — шепчет фрау Вайдлих и больше не плачет, — он-то уж всякое терпение потерял.

Марианна не знает почему, но тревожные призраки ночи возвращаются. Только теперь она их к себе не подпустит.

— Есть ли у вас семья, обеспечена она всем необходимым? При такой болезни это часто проблема.

— Детей у нас нет, муж был против, а теперь хорошо, что так получилось.

— Значит, после операции вы сможете о себе позаботиться, это важно. Я сама хотела бы, раз уж мы целый год не можем работать, поскорее заняться хотя бы учебой. Я учу совсем маленьких и не честолюбива, чтобы стремиться учить более старших, меня интересует детская психология. Еще два года назад я собиралась приступить к ее изучению, но помешала болезнь. Знаете, когда я с детьми…

Хильда Вайдлих ее не слышит. Она целиком погружена в собственные мысли, другие ее не интересуют. Марианна спрашивает:

— Вы прежде работали?