Гонг торговца фарфором

— До замужества в цветочном магазине, это было десять лет назад. Мой муж не хотел, чтобы я работала.

— Иметь дело с цветами — это должно быть прекрасно! — Марианна обдумывает, что еще сказать.

Фрау Вайдлих шепчет:

— Ваша история с овцой мне очень понравилась. — И, словно дальнейшее имело к этому отношение: — Мой муж долго не соглашался на операцию, потом же, напротив, всячески на ней настаивал и меня торопил.

И снова градом текут слезы.

Мой муж, мой муж — нет иных интересов, нет профессии, нет детей. В эту жизнь, все содержание которой исчерпывалось одним «мой муж, мой муж», теперь вторглась болезнь, и женщина оказалась совершенно беспомощной перед предстоящей ей операцией.

— Спите, ведь уже ночь.

Марианна возвращается к своей кровати.

— Дитя мое, — тихо подзывает ее Фрида Мюллер, — взгляните, пожалуйста, на градусник за окном. Очень холодно на улице?

Марианна пугается, она думала, все уже спят.

— Не могу разобрать, — шепчет она, — вам холодно?

— На улице мороз, не зря же у меня разболелись суставы, а грибы чувствительны, как грудные дети, но ведь у девчонки голова совсем другим забита.

Марианна сидит в полумраке у кровати беспокойной старушки.

Четыре раза в течение дня Фрида Мюллер приезжала на велосипеде на бывшую птицеферму сельскохозяйственного производственного кооператива «Красная заря». Она входила в первый из шести длинных бараков, смотрела на градусник, брала лопату, разгребала огонь в железной печке и подбрасывала туда уголь.

Она склонялась над первой грядкой длиной в тридцать метров и внимательно рассматривала торчащие в темной смеси торфяных удобрений крепкие белые головки. Если заболевал хотя бы один шампиньон, он тут же заражал своих соседей, и в течение нескольких дней могла погибнуть целая грядка.

В большинстве случаев она замечала председателя через маленькое окошко, когда находилась в первом парнике. Он еще не успевал войти в дверь, как она кричала: «Ничем не могу помочь, Эрвин!» Ему ничего не оставалось, как принять просительный тон.

«Фрида, смотри, ведь есть уже и совсем большие, я пришлю кого-либо в помощь, чтобы их собрать!»

На шампиньонах кооператив хорошо зарабатывал.

«Никто сюда не войдет, мои грибы еще не созрели!»

«Магазинам нужен товар, несколько корзин…»

«Свои вишни ты небось рвешь с дерева, когда они совсем созреют. И не вздумай в мое отсутствие тронуть хоть один гриб».

Этого сделать он не мог, она тщательно запирала парники, а ночью ключи лежали у нее под подушкой.

Теперь ключи находятся у «девчонки», имени которой Марианна не знает. На девушку наверняка подействовали красивые глаза председателя. Фрида уже видит перед собой шесть парников, начисто опустошенных, без единого гриба.

— Куда же теперь девались утки? — спрашивает Марианна.

— Мы должны были разводить уток, таково было распоряжение. Сооружение примерно обошлось нам в двадцать тысяч марок, да мы еще закупили дорогие инкубаторы. Хлопот с птицей было много, но, когда она уже была годна для убоя, уток оказалось слишком много, и мы сели на мель. В магазинах утки продавались, но не наши, привозные. Они плохо спланировали, а мы должны за это расплачиваться.

Несомненно, этому огорчительному событию есть свое объяснение; Марианне его причины неизвестны. Невозможно сказать фрау Мюллер: не будем обсуждать допущенные ошибки, давайте смотреть не назад, а вперед. Форменное безобразие, что пострадавшим все это преподносится без объяснений.

— Я почувствую себя хорошо, — говорит Фрида Мюллер, — когда снова окажусь возле моих грибов. Теперь иди, милая, посмотри еще разок на градусник.

В темноте видны лишь очертания термометра, но Фрида Мюллер должна спать спокойно:

— Два градуса тепла.

Как по-разному складывается у людей жизнь, насколько каждому важно свое, личное. Марианна прислонилась к оконному стеклу. Она видит фонарь, кусочек улицы, черную ветвь дерева, сильно раскачиваемую ветром.

Буря пригибала к земле деревья, когда Марианна — а ей было тогда восемнадцать — направлялась в школу. В ту пору ее еще не пугал ветер, она боялась своего первого места работы. Робко стояла она перед дверью школы в Эберсло и нажала кнопку звонка только тогда, когда ее через окно заметил лысый швейцар в очках.