Горечь войны. Новый взгляд на Первую мировую

Самое ужасное на войне — артобстрелы. Для солдата они — бесконечная пытка. Он боится быть похороненным заживо… Он предчувствует мучительную агонию… Он замирает в своем убежище, отчаянно ожидая чуда, надеясь на чудо^{1726}.

Эрнсту Юнгеру это чувство было хорошо знакомо:

Чувствуешь себя так, как будто тебя привязали к столбу и размахивают над вами молотом. Вот взмах — молот уходит назад. Вот он летит вперед и снова проносится мимо твоей головы. Вот он ударяет в столб совсем рядом с ней, летят щепки… Мозг связывает каждый свист пролетающего мимо куска металла со смертью, и на беззащитные нервы непрерывно воздействует чувство смертельной опасности… Такие часы были, несомненно, самым ужасным во всей войне^{1727}

.

Тем, кому кажется, что на Сомме обороняющимся было легче, стоит почитать дневник Юнгера. В августе 1916 года, находясь на передовой в Гийемоне, он писал: “Живые лежали вперемежку с мертвыми. Зарываясь в землю, мы обнаруживали их лежащими слоями, один на другом. Рота за ротой шли под ураганный огонь, который выкашивал их полностью”. По его словам, именно этот опыт впервые заставил его прочувствовать, что такое Materialschlacht. Если бы упавший у ног Юнгера снаряд разорвался, вряд ли он бы еще что-нибудь написал, а так он только был ранен в ногу и пропустил благодаря этому гибель своей роты^{1728}. В марте 1918 года другая рота, которой командовал Юнгер, пострадала от прямого попадания снаряда, выдвигаясь к Каньикуру накануне большого наступления. Погибли 63 человека из 150-ти. Юнгер — командир, отличавшийся почти нездоровой храбростью, — бежал от места взрыва в ужасе, а затем сорвался и зарыдал прямо перед выжившими^{1729}

. Неудивительно, что с обеих сторон было столько “контуженых” — если учесть, что к “контузиям” тогда причисляли все психические расстройства, связанные с боевым стрессом. После войны около 65 тысяч британских ветеранов получали пенсию по инвалидности в связи с “неврастенией”. Это 6 % от общего числа ветеранов, получавших пенсию. Девять тысяч из них все еще находились в больницах^{1730}. По данным исследования, в ходе которого было рассмотрено 758 случаев, вернулись к “нормальной жизни” — что совсем не означает полного выздоровления — только 39 % респондентов^{1731}. У германских солдат симптомы были схожими. Тенденция не столько лечить пострадавших, сколько наказывать их электрошоком и прочими болезненными процедурами была общей и для Германии, и для Англии. При этом, если в Германии и были врачи вроде доктора Уильяма Х. Р. Риверса, по крайней мере старавшегося возвращать солдат в строй гуманными мерами, их деяния остаются неизвестными миру^{1732}

. Если даже Юнгер дошел до нервного срыва — пусть и краткого, — можно в целом не сомневаться, что солдат, не переживших под огнем чудовищного страха, было мало или совсем не было. Зигфрид Сассун — человек не менее храбрый, чем Юнгер, — в своем стихотворении “Вытеснение военного опыта” впечатляюще описывает психологические последствия артобстрела:

Слушай! Бух, бух, бух, — еле слышно… но они никогда не замолкают —Эти шепчущие пушки. — O Боже, я хочу выбежать наружуИ заорать, чтобы они умолкли, — я схожу с ума;

Я скоро совсем сойду с ума из-за этих пушек^{1733}.

Это было написано, когда Сассун находился на излечении в Кенте.

В боевой обстановке солдаты также страдали от постоянной усталости. Рядовой Джон Люси, вспоминая об отступлении от Монса, подробно это описывает: “Наши тела и души молили о сне… Каждая клетка… просила об отдыхе, и на марше ребята не могли думать больше ни о чем другом”. У Олдингтона, Барбюса, Юнгера и многих других писателей можно найти еще сколько угодно примеров^{1734}. Юнгер даже отмечал, что “дух угнетает не опасность, какой бы сильной она ни была… а изнеможение и скверные бытовые условия”. Под Оренвилем, во время своего первого пребывания на фронте, он спал ночью всего по два часа^{1735}.