Горячие деньги

Жизнь и смерть могли иметь какое-то значение в реальном мире, но на быстрой скачке с препятствиями в эту пятницу, солнечным осенним утром, жизнь и смерть казались чем-то неопределенно далеким, неважным. Беззаботная скачка была как глоток свежего воздуха в затхлой, больной действительности.

Я потуже застегнул пряжку на шлеме, вскочил на Янг Хигганса и выехал на линию старта. Наверное, если бы я был профессиональным жокеем и участвовал в скачках раз в десять чаще, я утратил бы необычайное ощущение распирающей грудь радости. Никто не стал бы улыбаться во весь рот, как безумец, зарабатывая на хлеб скачками по холодной погоде, на опасных дорожках и плохих лошадях.

Янг Хиггинс оживился, как будто вспомнил о своем прозвище, переступал с ноги на ногу и встряхивал головой в радостном возбуждении. Мы вместе с остальными семью участниками выстроились в ряд на стартовой линии. Все жокеи оказались знакомыми, мы не раз встречались раньше при подобных же обстоятельствах. Все они были любителями. Сегодня скакали мать, тетушка и дедушка из одной семьи, журналист, сын графа, подполковник, артист цирка и я. С трибун только очень проницательный взгляд мог различить нас, не зная заранее наших цветов. Это было одним из основных правил любительских скачек: полное равенство и анонимность жокеев на старте.

Стартовая лента упала, и лошади рванулись вперед. Впереди у нас было три мили скаковой дорожки, почти два полных круга, двадцать два препятствия и поднимающаяся в гору финишная прямая.

Лошадь тетушки, слишком горячая для нее, устремилась вперед и уверенно возглавила скачку, сильно оторвавшись от остальной группы. Она слишком быстро пронеслась по опасному спуску на первой миле и споткнулась внизу. Это было для нее хорошим уроком и позволило жокею наконец справиться с норовистой лошадью. Еще милю после этого проскакали без происшествий. Моя самая первая в жизни скачка пронеслась неудержимым бешеным вихрем, так что на финише я был совершенно измотан и не мог выговорить ни слова. Но время скачки как бы растянулось с опытом, и я мог уже не только смотреть и размышлять, но даже и разговаривать на скаковой дорожке.

– Эй, не тесни меня, черт возьми! – выкрикнул подполковник справа от меня.

– Чудесный день, – заметил сын графа, который скакал слева. Этот веселый юноша, как всегда, развлекал всех своей болтовней.

– Подбери свою задницу! – пронзительно орала своей лошади матушка, звонко щелкая хлыстом по соответствующей части ее тела. Матушка была хорошей наездницей, терпеть не могла неповоротливых лошадей и терпеть не могла проигрывать. Она весила добрых десять стоунов (63,5 кг) и презирала циркового артиста, которого часто обвиняла в некомпетентности.

Цирковой артист и в самом деле предпочитал очень осторожно выровнять лошадь на подходе к каждому препятствию, как на смотровом кругу, и никогда не увеличивал чрезмерно скорость, ни на одной из многочисленных скачек с препятствиями, в которых он участвовал. Поэтому брать препятствия сразу за ним было рискованно. Я всегда его сторонился.

Журналист был среди нас самым лучшим жокеем, профессионалом во всем, кроме статуса. А дедушка – самым худшим, но, невзирая на это, у него в избытке было отчаянной безрассудной храбрости. Держась более-менее тесной группой, мы добрались до поворота и благополучно преодолели три последних препятствия первого круга. Тетушка все еще держалась впереди, за ней скакал подполковник, потом в ряд я и сын графа, сразу за нами – матушка, цирковой артист и дедушка. Журналиста я не видел: он пока держался сзади, наверняка выжидая удобного случая.

Жеребец подполковника здорово промахнулся на последнем из трех препятствий, обе ноги жокея вылетели из стремян, а зад в галифе военного покроя подскочил куда-то ближе к конской гриве. Я приземлился рядом с конем подполковника, натянул поводья и заметил, что тот безнадежно теряет равновесие, сползая на плечи мчащемуся галопом скакуну, несмотря на все попытки водворить свой зад обратно в седло.

Я протянул руку, ухватил подполковника за жокейский камзол и дернул назад и вверх, передвигая его несчастный центр тяжести в более удобное положение, и ехал рядом с ним, чуть сбавив темп и продолжая поддерживать, пока он устраивался в своем седле более-менее основательно, стараясь снова вдеть ноги в стремена, что было совсем нелегкой задачей при скорости тридцать миль в час.

У него было время собраться, пока мы неслись вверх по склону холма, как, собственно, и у всех нас. Так что, когда мы стремительно проскочили вершину и помчались вниз, к следующему трудному препятствию, лошади скакали примерно в том же порядке, как и вначале.

Однажды меня самого втащили обратно в седло таким же образом: подобные случаи не редкость на скачках с препятствиями. А в другой раз меня точно так же сбросили на землю, и я сильно подвернул лодыжку. Но это уже совсем другая история. Подполковник сказал: «Благодарю» – и еще: «Шевелись, ты загораживаешь мне дорогу!» – на одном и том же дыхании.