Горячий снег. Батальоны просят огня. Последние залпы. Юность командиров

Он не мог ни на чем сосредоточиться – и толкового разговора с солдатом не получилось. За несколько минут до поезда Дроздов вышел на платформу; после духоты вокзала обдало свежестью – весь запад пылал от заката, зловеще и багрово горели стекла вокзала, и багровы были лица носильщиков, равнодушно покуривающих на перроне. Впереди, уходя в туманную степную даль, уже мигали, мигали среди верениц вагонов красные, зеленые огоньки на стрелках, там тонко и тревожно вскрикивали маневровые «кукушки». Дроздов подошел к пыльным кустам акации, облокотился на заборчик. Здесь пахло вечерней листвой, и этот запах мешался с паровозной гарью, нефтью и дымом – это был особый, будоражащий запах вокзала, железной дороги, связанный почему-то со смутной грустью детства.

Вдруг на платформе произошло неспокойное движение, люди густо повалили из дверей вокзала; с мягким шумом прокатила тележка: «Па-азволь, па-азволь!..» Тотчас прошел дежурный в фуражке с красным верхом. Какая-то озабоченная женщина в сбившемся на плечи платке суетливо заметалась по платформе, кидаясь то к одному, то к другому:

– Гражданин, тридцатку не разобьешь, брата я провожаю, тридцатку бы!..

Где-то совсем близко, за огоньками стрелок, предупреждающе мощно загудел паровоз; сразу же щелкнуло, захрипело радио, и в этом реве паровоза едва можно было расслышать, что поезд номер пятнадцатый прибывает к первой платформе.

Дроздов с медленно ударяющим сердцем пошел по перрону.

Справа, в коридоре между темными составами, появился желтый глаз фонаря. Он приближался. Розоватый от заката дым струей вырывался из трубы паровоза. Здание вокзала загудело, вздрогнуло. Потом обдало горячей водяной пылью, паровоз с железным грохотом пронесся мимо, и, замедляя бег, замелькали, заскользили перед глазами пыльные зеленые вагоны с открытыми окнами.

«В каком же Вера? – стал с лихорадочной быстротой вспоминать Дроздов, все время наизусть помнивший текст телеграммы, и, тут же поймав взглядом проплывший мимо него вагон № 8, перевел дыхание. – В этом! В восьмом…»

Поезд остановился, и Дроздов начал протискиваться сквозь хаотично хлынувшую по перрону толпу солдат и встречающих, глядя вперед, где появлялись, двигались и мелькали взволнованные, красные лица, и в ту же минуту увидел Веру, даже не поверив, что это она.

Но она выходила из тамбура вагона; осторожно переступая ногами, держась за поручни, она спускалась по ступеням и при этом вглядывалась в кишащую вокруг толпу, как бы заранее улыбаясь. А он, увидев ее, не мог сразу подойти, окликнуть, он будто не узнавал ее: в этом очень узком сером костюме, в ее косах, уложенных на затылке в тугой прическе, в ее недетском красивом лице, в ее движениях и этой словно приготовленной улыбке было что-то новое, непонятное, взрослое, незнакомое ему раньше. Неужели это она когда-то написала, что относится к нему, как Бекки Тэчер к Тому Сойеру?

– Вера!

Она вскрикнула:

– Толя… Анатолий! – И на мгновенье замолчала, вскинув на него свои светлые, увеличенные глаза с изумлением. – Как ты возмужал!.. И сколько орденов! Здравствуй же, Толя!..

Тогда он, не находя первых слов, не в силах овладеть собой, молча, сильно, порывисто обнял Веру, долго не отпускал ее сомкнутых губ, пока хватило дыхания.

– Толя, подожди, Толя!..

Она оторвалась, откинула голову, и он, увидев на ее лице какое-то жалкое, растерянно-мучительное выражение, выговорил:

– Как ты здесь? Как?..

– Я?.. Проездом! Из Москвы! – Она постаралась оправиться и, точно боясь, что он еще что-то спросит, что-то сделает, сказала поспешно: – Я узнала твой адрес от мамы. Я узнала…

– От кого?

– От твоей мамы. Я заходила к вам перед отъездом.

– Вера, куда ты едешь?

– Далеко, Анатолий… Почти секрет!

– Вера, куда ты едешь? И потом – ты гость, а я встречающий! Могу я быть гостеприимным? Не скажешь – просто не отпущу тебя! Я не буду раздумывать! Я четыре года тебя не видел!

Она носком туфли потрогала камешек на перроне.

– Поздно… Ох, как поздно! – и принужденно нахмурилась. – Надеюсь, ты не оставишь меня без моих чемоданов? Толя, ты опоздал! Я еду в Монголию… Я ведь геолог, Толя…

– В Монголию?! Нет, Вера, пойми, ты останешься на сутки! Сутки – это пустяки! – как в бреду, заговорил Дроздов и решительно шагнул к вагону. – Мы должны обо всем поговорить! Так надо! Где твое купе? Ты остановишься в гостинице, а насчет билета я побеспокоюсь.

– Анатолий, подожди! – почти крикнула она и схватила его за руку. – Что ты делаешь? Ты серьезно?

Он взглянул.

– Почему не серьезно? Просто я… Просто я… не знаю, когда еще увижу тебя.

Она с упреком проговорила:

– Ну зачем? Зачем это? Просто ты стал совершенно военным, мой милый…

Она сказала «мой милый», и эти слова больно и странно задели его, казалось, сразу сделали ее недоступной, чужой, опытной.

Ударил первый звонок. Неужели это отправление? Да, видимо, поезд запаздывал: звонок дали раньше времени. Дроздов, еще не понимая и весь сопротивляясь ее словам, спросил:

– То есть как, Вера, «совершенно военный»?