Горячий снег. Батальоны просят огня. Последние залпы. Юность командиров

– Помнишь, Толя, ты же все время думал… хотел пойти в геологический. Толя, ведь война кончилась. А ты в армии! Ну, нет, не то я говорю! Совсем не то я говорю!..

– Вера… слушай, мы должны поговорить обо всем, ты останешься на сутки! Я возьму вещи! Где твое купе?

Она остановила его:

– Подожди, не надо! Я не хочу! Я не могу!.. – И торопясь, будто ища спасения, подошла к площадке вагона и проговорила неестественно зазвеневшим голосом: – Сергей, пожалуйста, спустись и познакомься, это – Толя Дроздов…

И Дроздов понял, что свершилось непоправимое.

Высокий, худощавый парень в накинутом на плечи пиджаке, с бледным, напряженным лицом спустился на перрон, неуверенно протянул ему тонкую руку.

– Я вас знаю, – сказал он и тотчас запнулся. – Я учился… в параллельном классе, в пятьсот девятнадцатой школе… Голубев.

Ударил второй звонок.

– Никогда вас не знал! – сам не понимая почему, резко ответил Дроздов и непонимающими глазами посмотрел на Веру. – Кто это?

Она сказала:

– Это Сергей… Мы вместе кончили институт. Сергей Голубев… Разве ты не помнишь его?

Было ли это?..

Да, Вера ехала из Москвы в Монголию. Она кончила институт и теперь инженер-геолог. Он все же не все понял в ту минуту, когда поезд тронулся.

«Прощай!» – «Да откуда она взяла это старинное, какое-то пахнущее пылью слово? Ведь есть другие слова!»

– До свидания! Желаю удачи! – сказал он.

Потом отдаленный перестук последнего вагона, огонь фонаря, уплывающий в ночь, тишина и пустота на платформе. Бумажки, поднятые ветром, садились на пыльные акции в конце перрона. Шум поезда стих. В последний раз из темноты степи донесся глухой рев паровоза.

Дроздов побрел по платформе. Хотелось курить. Было пусто на душе, тяжело, горько…

Он вынул зажигалку, высек огонек; когда прикуривал, от руки, которую как-то виновато и спешаще пожала Вера, запахло слабым запахом сирени. Вера замужем?.. Нет, этого не может быть! Почему же не может быть?..

Это так…

Он незаметно вышел на центральную улицу.

– Извините, – сказал кто-то, задев его плечом.

Мимо него проходили, двигались толпы гуляющих, то там, то тут загорались красные огоньки папирос, около ворот, в тени тополей по-летнему белели платья; там стояли группами, разговаривали, смеялись; на углу кто-то остановил его, закричал в лицо:

– Купите георгины, прекрасные георгины!

Ему не хотелось идти в училище, и он медленно бродил по улицам, равнодушно и слепо глядел на прохожих, на зажженные витрины; потом так же бесцельно остановился на площади, где над крышей дома стремительно перебегали, гасли и светились неоновые буквы кинорекламы: «В „Орионе“ – „Небо Москвы“»; тут возле яркого подъезда кинотеатра на углу бойко продавали цветы, жареные семечки, табак и папиросы; парень в заношенной гимнастерке, с подвижным лицом, на костылях топтался на ступенях, провожая прохожих смешливыми глазами, выкрикивал сипловато:

– Ас-собый, ас-собый! Только по пятерочке, только по пятерочке! Покупайте, братцы, братцы-ленинградцы! Товарищи, подходи, друга не подводи! «Казбек» есть! Рубль штучка, на пятерку – кучка! Покупай, товарищ, «Казбек» с разбегу! – Он заметил Дроздова. – Берешь?

– Ты, парень, из Ленинграда? – для чего-то спросил Дроздов.

– А это чтоб складно было… Покупай, друг, подходи, фронтовиков не подводи! – Парень превесело стал пересыпать золотистый табак из ладони в ладонь. – Бери, в карман клади, фронтовику вдвое сбавлю цену и глазами не моргну! Бери, кореш…

И почти машинально Дроздов взял штучных, машинально заплатил десять рублей, потом, пошарив по карманам, добавил еще пять, сказал:

– А вообще – твое ли это дело?

На подвижном лице парня отразилось удивление.

– Спасибо, друг! Фронтовая дележка. Понимаю. А я, фронтовичок, в девяносто второй гвардейской служил… Под Генераловкой – миной!.. Пришел, брат, женился, деньжонок не хватает.

И он, спрятав деньги в нагрудный карман, снова закричал зазывно и доброжелательно:

– Ас-собый, ас-собый!..

Дроздов миновал квартал, свернул в какой-то темный, узкий переулок с нависшими деревьями над тротуаром, затем опять вышел на освещенную улицу и как-то поразился вдруг, вспомнив парня на костылях: из городского парка совсем по-мирному доносились звуки оркестра, как будто войны никогда не было.

Дроздов увидел залитую огнями арку, увитый вьюнами забор, капли желтых фонарей, горевших вдоль песчаных дорожек, праздничные потоки народа на липовых аллеях.

Затем он сидел против летней эстрады-купола, где играл симфонический оркестр. Было свежо, ветрено, пахло липой, близкой водой. Все скамьи перед эстрадой были заняты, сбоку и позади рядов стояли; дымки папирос овевали головы мужчин. Вокруг зааплодировали, на эстраде дирижер раскланивался; как у птицы крылья, растопыривались фалды его фрака. Справа лысый мужчина не без нервозности поправил очки и оглушительно захлопал, ерзая, кряхтя, толкая Дроздова локтем; слева светловолосая девушка с книгой на коленях сидела безучастно, задумчиво, подперев пальцем висок, и глядела на огни рампы.