Горячий снег. Батальоны просят огня. Последние залпы. Юность командиров

Летают тучами – не сосчитать,Заслоняют и солнца пламечко.Налево посмотришь – мать моя, мать!Направо – мать моя, мамочка!Чтоб делу помочь, в своем шалашеДым напускаю из ШБСе.

– Живы, братцы? – спросил он. – В порядке?

И поставил дымящую банку на стол. Полукаров хлестко убил комара на лбу и ехидным голосом завершил декламацию:

Итог же прост – и ШБСаНе помогает ни шиша.

В лагере пропел отбой горн, ему ответила сова из чащи – испуганно гугукнула, точно ветер подул в узкую щель.

– Откройте полог! – приказал Дроздов. – На ночь надо проветрить. Невозможно дышать.

Тотчас широко открыли полог и чадящее ШБС вынесли вон.

В это время в палатку оживленно вошли капитан Мельниченко и лейтенант Чернецов. Помкомвзвода Грачевский подал команду:

– Взво-од…

– Вольно! – Мельниченко кивнул, обветренное лицо его повеселело. – Что у вас тут за канонада была? Шли, и возле штабной палатки было слышно.

– Действие ШБСа в мирной обстановке, товарищ капитан, – скромно пояснил Гребнин. – По причине дыма некоторые чихают так, аж у Куманькова в хозяйственной палатке ведро со стула падает.

Засмеялись. Лейтенант Чернецов засмеялся со всеми; живые, с блеском глаза его словно излучили из себя искорки детского веселья; но, засмеявшись так непосредственно, так охотно, он вроде бы смутился и, заалев скулами, взглянул на капитана. Мельниченко присел к столу, снял фуражку; волосы его слегка выгорели: целые дни курсанты и офицеры были на солнце.

– Верно, Гребнин. У Куманькова в палатке есть чему упасть, да еще грохоту наделать. Ну что ж, у первого взвода сегодня неплохие показатели. В среднем у каждого из десяти снарядов шесть в зоне поражения. Я вами доволен, Полукаров, вами, Луц, вами, Дроздов. У вас, Дроздов, прямое попадание после четвертого выстрела. Хочу на завтра предупредить, товарищи, не торопитесь с первым снарядом. От него зависит вся пристрелка. Сегодня Луц поторопился, первый разрыв ушел от линии цели едва не на ноль пятьдесят, пришлось затратить два лишних снаряда… А вилка у вас была отличной.

Наступила тишина. Зудяще пропел одинокий комар.

– Шесть в зоне поражения, товарищ капитан? – повторил Гребнин, и глаза его смешливо заиграли. – Я, признаться, боялся за Луца. Невероятно нервничал и шевелил губами…

Луц поднес ладонь к добрым своим губам, вежливо заметил:

– Я догадываюсь, товарищ курсант Гребнин, что вы завтра попадете в белый свет как в копейку.

– Простите, товарищ капитан, разрешите мне ответить моему другу Луцу? – спросил Гребнин весьма деликатно. – Товарищ Луц, каждый курсант носит с собой генеральский жезл. Надо помнить.

– Но вы забыли, Гребнин, – сказал Мельниченко, – что курсант не должен носить с собой лишние предметы.

Все снова засмеялись, и опять охотнее всех засмеялся лейтенант Чернецов.

– Однако я не вижу Брянцева и Дмитриева, – сказал капитан. – Дмитриев еще не приходил во взвод?

– Он приехал?

– Да, полчаса назад он привел орудие. – Капитан отогнул рукав кителя, посмотрел на часы. – После отбоя я отнял у вас три минуты. Спать!

– Разрешите мне найти Дмитриева? – предложил Дроздов. – Я в одну минуту.

– Нет, не разрешаю. Возможно, он задержался в столовой. Спокойной ночи!

Офицеры вышли. Было слышно однотонное тырканье сверчков. Из лагеря доносились оклики часовых: «Стой, кто идет?»

– А капитан, знаете ли… все же светлая личность! – проговорил из угла Полукаров. – В нем, знаете ли, что-то есть. Похвалил Мишу – и в то же время выстегал. А Чернецов наш – прелесть! Как ты думаешь, Дроздов?

Ответа не было. Пепельный лунный свет, падая сквозь боковые оконца, заливал половину палатки, бледно озарял лицо Дроздова, его задумчиво блестевшие глаза. Спать ему не хотелось. Он слушал звуки леса, древний скрип коростеля, глухие всплески реки, треск сверчков за палаткой и думал о теплых огнях в далеких окнах, которые уже не светили ему так маняще, как прежде. Та встреча на вокзале и воспоминания о Вере постепенно притупились в нем, и оставались только сожаление и горечь.

– Жаль, – прошептал он, – жаль…

– Что жаль, Толя? – шепотом спросил Гребнин.

Ответа не последовало.

Когда Алексей вошел в палатку, все спали, лишь дневальный Луц сидел за столом и что-то писал при мерцании «летучей мыши».

– Алеша, вернулся? – Он вскочил, с силой встряхнул ему руку. – Поднять взвод?

– Не надо, Миша… Покажи мое место. Больше ничего не надо, – ответил Алексей. – Оставим все на завтра.

– Есть – на завтра. Устал с дороги, – прошептал Луц и провел его вглубь палатки, указал топчан, аккуратно застланный одеялом, и все же спросил: – Вопросы тоже оставить до завтра?

– Да, да, – ответил Алексей, раздеваясь.

– Ясно. – Миша на цыпочках отошел к столу, оглядываясь добрыми глазами. – Отдыхай.