Горькая истина. Записки и очерки

Была тогда молодость моя, чистая душа, в порыве возмущения и злобы на палачей России, верила союзникам. Я наивно думал тогда, что кровь, взаимно пролитая на полях сражений, взывает к торжеству дружбы, и что союзники не бросят в несчастье своего брата по оружию Россию. И я шел к ним с открытой душей и — верил в них…)

17 июня. Петроград.

Ходил в управление отряда Межлаука за телефонными аппаратами. Я попросил поговорить с глазу на глаз с помощником товарища Межлаука. Сначала я рассказал ему последние новости с фронта и о жизни отряда на позициях.

Я высказал ему уверенность в скорой победе красной армии над белогвардейцами. Затем я сказал, что я хочу доверительно сообщить ему что, собственно говоря, я имею право не служить, т. к. пользуюсь отсрочкой как студент и бывший пехотный офицер, но что меня влекло послужить советской власти и русскому народу, а потому я, в ожидании вызова из штаба Петроградского укрепленного района, поступил рядовым красноармейцем в команду связи. Но мне кажется, что наступил подходящий момент применить на пользу советского правительства мое образование и мои военные знания, т. к. я слышал, что товарищ Межлаук ищет себе секретаря отряда, т. е. адъютанта, и что я с удовольствием отдал бы себя в его распоряжение.

По мере того, как я говорил, на лице моего собеседника больше и больше выражалось полное изумление. И мне показалось, что он вот-вот позовет дежурных красноармейцев, чтобы арестовать меня.

После заметных колебаний, он сделался вдруг очень любезным, спросил в каком полку старой армии я служил, записал мой чин, фамилию и обещал поговорить с товарищем Межлауком и всё устроить. На этом мы и расстались.

Я взял телефонные аппараты и отправился домой. Затем я отправился в Илье Романовичу и доложил ему о моем предполагаемом быстром продвижении по службе. Он очень был доволен моим рассказом, и мы долго сговаривались с ним о дальнейшей моей работе.

Пришел еще один посетитель и я с удивлением узнал в нем господина Сонкина В. М., преподавателя латинского и греческого языков 10-й Петроградской гимназии. Его специальность была доставать фальшивые красноармейские документы. Расставаясь, Илья Романович меня спросил: «Помните, мон шер, вы встретили как-то у меня на лестнице старика в бурке, без ноги? Это был генерал Брусилов. Он приезжал специально из Москвы ко времени занятия Петрограда белыми. Он ночевал здесь, у меня»[148].

18 июня. Деревня Гостилицы.

Перед отъездом из Петрограда еще раз простился с моим отцом, выразил ему уверенность, что скоро Россия освободится от большевиков, и с легким сердцем поехал на фронт, фантазируя насчет предстоящей моей работы в качестве адъютанта товарища Межлаука.

Судьба решила иначе — это было мое последнее свидание с ним, он скончался в Москве в 1934 году 63 лет от роду[149].

20 июня.

Настроение в нашей команде мрачное. Реввоенсовет распорядился расстрелять 18 красноармейцев 169-го полка за беспорядочное отступление. Наш отряд готовится перейти в наступление в ночь на 21-е июня. Товарищ Коссовский поехал с командой на позиции в д. Жеребятки, чтобы наладить службу связи, готовящихся к наступлению частей.

В отряде настроение приподнятое, в ожидании своего первого боя. Все сидят в вырытых окопчиках, пулеметчики на своих местах, телефонисты расположены в цепи.

Я оставлен для связи при начальнике команды. Наши мобилизованные поснимали звезды с фуражек. Лица вытянулись. Вместо земли и воли, обещанных в 1917 году, надо против своего желания защищать жидовскую власть. Мне их жалко, да и себя тоже.

Товарищ Коссовский привязал свою лошадь к крыльцу занимаемой нами избы. Мой стальной конь стоит под окном. Я сварил пшенную кашу, накормил моего командира, поел сам, попили чая с хлебом, обмакивая его в подсолнечное масло.

В 4 часа утра (часы переведены на три часа вперед) должна начаться артиллерийская подготовка. На дворе полутемно, тишина и ожидание. Товарищ Коссовский лег отдохнуть на кровати, а я посреди избы на половике.

21 июня 1919 года. Деревня Жеребятки.

Внезапно просыпаюсь от сильной стрельбы и криков ура. Товарищ Коссовский и я выбегаем на крыльцо и видим, как наш коммунистический отряд особого назначения бежит сломя голову из деревни назад в сторону Гостилиц. Товарищ Коссовский подумал одно мгновение, вскочил на лошадь и поскакал за бегущими.

Я вошел в избу и торопясь начал надевать шинель, вещевой мешок. Вдруг слышу сильный стук в окно и крик «выходи… мать… мать». Под окном бешено хлещет пулемет. Обалдев, выскакиваю на улицу и слышу: «бери, ну да бери же… мать… мать».

Мне показалось, что это мне велят взять мой велосипед, чтобы отступать… Но тут кто-то набрасывается на меня с винтовкой на перевес и кричит: «оставь… мать… мать…»

Я различаю русскую кокарду и зеленый погон с тремя нашивками. В одно мгновение белый срывает у меня с фуражки забытую звезду, топчет ее ногой и снимает у меня с руки часы. Но почему-то не ткнул штыком[150].