Горький и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников

Огромную роль в деле порчи и засорения языка играл и продолжает играть тот факт, что мы стараемся говорить в Тифлисе фонетически применительно к языку грузин, в Казани — татар, во Владивостоке — китайцев и т. д. Это чисто механическое подражание, одинаково вредное для тех, кому подражают, и тех, кто подражает, давно стало чем-то вроде «традиции», а некоторые традиции есть не что иное, как мозоли мозга, уродующие его познавательную работу. Есть у нас «одесский язык», и не так давно раздавались легкомысленные голоса в защиту его «права гражданства», но первый начал защищать право говорить «тудою», «сюдою» — ещё до Октябрьской революции — сионист Жаботинский [ГОРЬКИЙ (I). Т. 27. С. 95].

В отношениях Горького с молодыми советскими писателями прослеживается все та же двойственность: с одной стороны, он, несомненно, поддерживал «племя младое, незнакомое», — писателей из объединения «Серапионовы братья», Бориса Пастернака[215], с которым познакомился еще в 1905 году в доме его отца художника Леонида Пастернака, и своего старого протеже по линии русско-ев-рейской литературы, видного представителя «Одесской школы» Исаака Бабеля[216]

, а с другой, решительно выступал против их языковых новаций.

Но ведь именно Бабель и был символом того «одесского языка», да еще и восходящего к Жаботинскому, который так выразительно-раздраженно описал Горький в статье «О языке» 1934 года [КАЦИС (I). С. 307]

Впрочем, сусально-патерналистское клише Горького, как «отца-покровителя молодых талантов», не выдерживает проверки фактами. Архивные документы свидетельствуют о том, что, конечно же, в политическом плане Горький «прикрыл» Бабеля в период нападок на него советской критики из-за «Коннармиии» и публично всегда[217] характеризовал его только комплиментарно — см., например, его письмо к Ромену Роллану от 22 февраля 1928 года, где о Бабеле сказано буквально следующее:

Это человек очень крупного и красочного таланта — и человек строгих требований к себе самому [ГОРЬКИЙ И СОВПИС. С. 38].

В реальной же действительности их отношения были достаточно напряженными [BAR-SELLA]. Никакой «национальной подкладки» в этом нет, здесь имела место банальная жизненная ситуация из разряда «Отцы и дети». Советский литературный молодняк до того момента, пока его не загнали в стойло соцреализма, бойко шел своим путем и в наставлениях старого писателя не нуждался. Однако политический авторитет Горького молодые писатели охотно использовали для защиты своих интересов. Сам Горький при всем своем консерватизме был человеком чутким на все художественно значимое и достаточно терпимым, особенно в сравнении с большевистскими культуртрегерами той эпохи. После кончины Горького в рамках развития провозглашенного им «метода социалистического реализма» советские писатели были нужным образом построены и организованы, а произведения благополучно переживших сталинские чистки любимцев Горького из числа «Серапионов» — Вс. Иванова, К. Федина или же Л. Леонова, о котом он прозорливо писал: «Очень талантлив, талантлив на всю жизнь и для больших дел», получили должное стилистическое единообразие.

Глава IV. Филосемит всея Руси: Максим Горький в переписке и воспоминаниях современников-евреев