Горький и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников

На наш взгляд, ответ ясен как Божий день: «Не он!», — см. [АЕИ], [БЛЮМ], [БУДНИЦКИЙ], [КОСТЫРЧЕНКО] и др. Не углубляясь далее в этот вопрос, напомним все же, что столь раздражающее многих историков «еврейское засилье» в первое послереволюционное десятилетие явилось результатом умелой политики большевиков, которые самыми разными пропагандистскими приемами и социальными акциями сумели привлечь на свою сторону евреев. В свою очередь Белое движение, напротив, своей выражено антисемитской погромной политикой оттолкнуло от себя еврейские массы, в начале Революции выступавшие отнюдь не на стороне большевиков. Подробно об этом см. [БУДНИЦКИЙ (I) и (II)]. Если же использовать столь интимное слово как «любил» в качестве обобщающей характеристики, типа «доброжелательное отношение», то можно утверждать, что Горький евреев таки «любил». Это свое отношение к Народу Божьему он не стеснялся декларировать — в отличие, отметим особо, от всех других русских писателей. В манифестации своей любви к евреям Горький — русский, «даже преувеличенно

русский» человек, вел себя, в первую очередь, по-христиански: он напоминал своим забывчивым соплеменникам, что заповедь «Возлюби ближнего твоего» (Мф. 22–39) распространяется также и на евреев[88]

. Напомним здесь также, что филосемитские декларации со стороны русских интеллектуалов в эпоху «Серебрянного века» звучали, увы, отнюдь не часто в сравнение с постоянными антисемитскими выпадами и обвинениями в правой прессе. При всей своей пафосности:

Русский либеральный филосемитизм был <…> достаточно противоречив. Он в значительной мере являлся данью моде. И дань этой моде нередко отдавали даже те, кто внутренне был недоброжелателен к евреям. Горький хорошо это чувствовал и <…> саркастические описал такой амбивалентный либеральный филосемитизм[89]

[АГУРСКИЙШКЛОВСКАЯ. С. 60].

Горький, по натуре своей человек искренний, чувтвовал эту ситуацию весьма обостренно и печатно на нее реагировал. В качестве примера приведем второй рассказ из цикла «Публика» (1900 г.):

— Э, да он юдофил! — сказала публика. И хотя некоторые тотчас подумали, что евреи заплатили рассказчику денег за такое отношение к ним, другие же просто нашли рассказ скверным, — но однако все твердо знали, что внешнее сочувствие гонимому народу[90] — необходимый признак порядочности и, были уверены, не налагает на них никаких обязанностей, а потому — все рукоплескали ему [ГОРЬКИЙ (I). Т. 5. С. 150]

Горький же относился числу тех русских людей, что помогали гонимому народу отнюдь не из желания вести себя по правилам хорошего тона и не только сочувственными вздохами, а словом и делом. И еврейский народ, испокон веку чувствительный к обидам, но при этом, как свидетельствует Священное писание, никогда не забывающий тех, кто твердо стоял за него, «засчитал ему это в праведность». Моше Клейнман, один из 12 еврейских писателей, отпущенных из Советской России в Палестину, благодаря ходатайству Горького, и таким образом обязанных ему своей свободой и, если принять во внимание трагическую судьбы их собратьев по перу в СССР, то, может быть, и жизнью: