Город

— За ремонт…

— Будет куча книг, которые ты не возьмешь, куча всяких картинок и груда бумаги. Скажешь Нюре: пусть все приберет и хранит. Объявятся добровольцы и поблагодарят.

— А что за бумаги?

— Дневники, переписка, любовные тайны, неизвестные миру дети… откуда я знаю? что я, буду копаться в этом дерьме? День на побелку, день клеить обои, день паркет циклевать, красить… Скажешь Нюре: через пять дней

я привезу старушку, с которой меняюсь. Всё! Деньги жду от тебя через месяц.

— Ну, старик… — Такого подарка мой собеседник не ожидал и теперь мне серьезно прибавит.

— Будь здоров!

Я положил трубку. Никто больше в доме не плакал. Судя по шуму воды, моя гостья мылась.

VII

— …Как вы можете?.. как вы можете? — сказала она, входя.

Вытиралась она кое-как, капли свежей воды дрожали ка шее возле ключиц, на голых ногах. Ноги были красивыми, с тонкою косточкой. Сколько же лет было ему?.. пятьдесят четыре?

— Вы здесь не жили! Вы запутали, обманули его, вас здесь не было! это мы с ним эту квартиру выменивали!.. («Вым-м-менивали» — так от обиды и злости выговаривалось у нее.)

— Вы хотели бы здесь остаться?

Она быстро и очень внимательно глянула на меня.

— Надеюсь, вы не намерены, — медленно проговорил я, — предложить мне себя в роли верной жены?

От бешенства она прикусила губу.

— Мне нужно одеться! Вы слышите? Мне нужно одеться!!

— С моей стороны было бы неприлично препятствовать вам.

Я равнодушно наблюдал, как она, заходясь от злости, собирает по-женски в охапку чулки, эластичный пояс с истершимися резинками, грязноватые трусики, лифчик, шерстяные бордовые панталоны, много штопанные в паху, мятую розовую сорочку, тонкий коричневый свитерок, серую замшевую юбку, рубашку на кнопках и с планочкой, бусы, браслет и темно-бордовый, крупно вязанный джемпер.

Одевшись на кухне, она возвратилась, села за столик, сняла на пол палехский черный поднос, установила небольшое круглое зеркало и из сумочки мятой и тонкой кожи вынула косметичку. На меня она не глядела, начав очень женскую древнюю игру в то, что меня больше в комнате нет. Суть игры заключалась в том, что я в комнате все-таки был, но каждый ее жест, угрюмый и чрезмерно независимый, назидательно сообщал мне, что меня числят в отсутствующих и моя, нерешенная еще, будущность зависит от меня самого, что кругом я виновен и пора мне искать примирения, хотя вовсе еще не известно, даруют ли мне его.

Признаться, столь бурно развивающаяся интимность в наших отношениях начинала меня утомлять.