Город

– Я не могу… по совести… – начал было посол, глядя в пол. Потом его осенило. – Я должен вернуться и обсудить твое предложение в узком кругу, – сказал он, изобразив тонкую и, как он надеялся, очаровательную улыбку. – У меня нет полномочий принимать такое решение в одиночку. Мы в самом скором времени сообщим тебе о нашем решении.

Он снова поднял глаза на Марцелла. Лучше бы он этого не делал! Тот не то чтобы помрачнел – с его лица просто пропало всякое выражение. Он вдруг стал казаться старше и уже выглядел ровесником отцу посла. А его глаза… из них исчезла всякая жизнь. Они как будто растаяли, сделавшись двумя дырами в пустоту.

Посол испуганно заморгал.

– Ты лжешь, – напрямую заявил Марцелл, и его голос был холоден, точно зимнее море. – Лжешь, потому что ты слабак, не смеющий заявить «нет». Вот тут, кстати, ты прав: мне не стоит отказывать.

Каждое слово было исполнено зловещего смысла и звучало будто заклинание, убивающее в комнате энергию жизни.

Марцелл молчал. Странные глаза Марцелла не давали послу шевельнуться.

– Я… нет… я… – только и смог выдавить островитянин.

Его словно затягивало в эти глаза-дыры. И его, и помещение… дворец, Город, весь мир… Жуткие провалы, которые никогда и ничто не сможет наполнить… Сейчас его туда засосет, и он будет обречен на вечный кошмар пустоты.

Ужас сдавил горло. Он неподвижно сидел на диване, но ему казалось, что он уже плыл, кружился в водовороте и его руки и ноги безвольно полоскались в потоках… Здравая часть рассудка молила о сердечном приступе, о блаженном забытье обморока… он тонул в черноте, борясь за последний в жизни вздох… мир мчался к концу, падали небеса, а он все пытался вдохнуть и…

– Да, – выдохнул он.

И пришло облегчение.

Он так и не потерял сознания и не имел причины счесть случившееся наваждением. Весь следующий час он пролежал, свернувшись калачиком на том же диване, обитом змеиной кожей, колотясь от страха. У страха имелась конкретная причина – Марцелл. Марцелл и все то, что тот мог сотворить с ним самим, с его женой и детьми. Он даже думать не мог о том, чтобы снова оказаться с глазу на глаз с этим человеком.

В конце концов двое других островитян, товарищи посла, забеспокоившись, разыскали его, под руки вывели из Змеиной комнаты и уложили в постель. В ту ночь он так и не уснул, а на другой день не глядя подписал все бумаги, которые ему принесли.

По дороге домой его хватил удар. Благодаря заботам любящей жены он протянул еще полгода, но так больше и не произнес ни единого слова.

* * *

Змеиную комнату выстроили два века назад, и некогда она служила спальней главе судебного ведомства. Она располагалась глубоко в недрах дворца, единственное окошко выходило в какой-то из бесчисленных внутренних двориков. Верховный судья был важным вельможей; ради него в уголке дворика, прямо в стене, устроили отхожее место со смывом. Это был потайной закоулок, одной дверью сообщавшийся со спальней, а другой – с двориком. Внутреннюю дверь со временем замуровали и забыли, однако наружная еще существовала, как и сама темная каморка. Из нее ничего не было видно, но зато хорошо прослушивалось все, что происходило в любимой гостиной Марцелла Винцера.

В Змеиной комнате настала тишина, потом открылась и закрылась дверь. Слушавший невольно задумался, а жив ли еще несчастный посол. Впечатление складывалось такое, что верховный правитель Города его попросту задушил. Шпион пожал плечами: собственная безопасность волновала его больше, чем судьба чужеземца. Он высидел в закутке еще несколько весьма беспокойных часов, ожидая кромешной ночной тьмы, и лишь тогда выскользнул во дворик, чтобы вернуться в свою комнату и написать донесение.

31

Утром следующего дня Дол Салида прочел написанную мельчайшим почерком записку, поджег ее и выждал, пока бумага не осыпалась пеплом.

Донесение содержало очень мало нового. То, что рабы являлись жизненной необходимостью, давно не было тайной. Город напрягал последние силы. Население таяло; человек призывного возраста стал редкостью на улицах, да и дети, занятые работой или игрой, попадались все реже. Когда сам Дол был мальчишкой, он несколько лет посещал школу, а ведь он рос в Баренне, считавшейся бедным кварталом. Теперь там не было школ. Слишком мало стало детей, а учителя и вовсе перевелись. По сути, Город населяли старики да калеки, никого не помнящие и всеми позабытые. Требовались работники, чтобы добывать, плавить и обрабатывать оружейный металл, строить корабли и возводить укрепления.