Город Че

Красно-белая гигантская игла – конус скрученного железа и прутья, прутья, прутья – нечаянная баррикада. Пробка закрыла всего лишь одну, по сути, второстепенную вену, но тут же встал весь город.

Машины визгливо жаловались. Хлопали дверцы. Люди выходили поглазеть и замирали. Упала башня. Её было видно из любого уголка, чуть ли не из каждой норы, а теперь нет – не видно. Кто бы мог подумать.

Телестудию смяло, как бумажный пакет сока. Но она и так умирала. Командный центр сместили в центр административный – начальство переехало в столицу – в Вологду. В Череповце из вежливости оставили корпункт – техника, трех журналистов и двух операторов, застрявших у чиновников, как мясо в зубах.

Одного корреспондента врачи волокли на носилках к карете. Бледный мужчина лежал неподвижно, придерживая голову – у него были роскошные цыганские кудри – на лоб стекала кровь.

Второй сидел на ступеньках, прямо на разбитых плитах, словно на развалинах чего-то античного, расставив полные ноги, и мычал, закрыв лицо руками.

Третья – худенькая девушка кричала в микрофон, нервически тряся шеей. Она стояла на фоне разбитой пятиэтажки. Оператор снимал с плеча. Оператор был стоек, как штатив. Другой подсвечивал обычным карманным фонариком – руки его тряслись.

Говорили, что люди не пострадали. Вроде, не успели ещё с работы вернуться и из школы. Но это было ещё не точно. Ещё продолжали искать.

Кирпич, балки, куски железа.

Грушеобразная женщина в куртке с седым мехом курила и сплевывала на сторону.

– ЧётвОрится…, – повторяла соседке – высокой жеманной бухгалтерше. – Ты глянь! Людей подавили.

Серенький прокуренный майор и ещё целая бригада сереньких людей в перчатках и с чемоданами окружили бетонное основание башни. Они светили фонарями, но ближе не подходили – не было команды.

– Её построил мой отец, – прокуренный майор сидел возле маленького фонарика, листая подобранную тут книгу.

– Это в каком году? – блондинка с растрепанной гулькой стояла над ним и сверху смотрела на листы, исписанные гелиевой ручкой.

– Не знаю, в восьмидесятые…

– А мои ещё тогда сюда не переехали.

– Откуда они?

– Из Донецка.

– Да, тогда строили.

– Твои строители были?

– Да. А твои?

– Папа – инженер, мама – учительница музыки.

Где-то за башней, во дворах, пискляво надрывалась собачонка.

– Иван Сергеевич, подойдите-ка сюда, – позвали из светлого пятна специалисты в синих куртках.

Их лица были так осознанно ясны – каждая морщинка видна, каждая пора.

– Смотрите, – они направили прожектор куда-то вправо и вверх.

Майор приблизился и обмер. Бок башни – её теперешние ребра – был исцарапан и искусан сразу в нескольких местах.

По тротуару у поверженной антенны вышагивал рыжий детина. Мэр ещё не знал об укусах. Он теребил бахрому шерстяного шарфа, накинутого поверх пальто. Надо было решать, куда селить людей.

Карточки

Очередь появлялась часов в девять. Человеческая змейка поперёк мраморного холла. Работали не все окошки. Вялая регистратура отворачивалась, болтала сама с собой, отвечала на звонки и металась по стеллажам, хранившим истории болезней.

– Вашей карточки нет.

– Она должна быть здесь, – пугались старушка или светлая студентка, или молодчик в растянутых трениках.

– Не знаю, может, у вас на руках.

– У меня её нет, – молодчик нервничал, и басок его слегка задрожал. – Вы что, мою карточку потеряли? – бабушка трясла в воздухе полисом.

– Может, у специалиста. Вы когда последний раз обращались?

– Летом,– пискнула девушка.

– Ну, не знаю…

– Мне талончик к хирургу, –молодчик постукивал костяшками по пластику.

– К хирургу только через терапевта. Терапевт с 11.00 сегодня. Пойдёте?

Они шастали по этажам и коридорам, не разбирая дороги, не совсем понимая, кто они и откуда. Тусклые, сморщенные, старички и старушки вылетали из-за углов, задевали всё и всех плечами, толкались в дверях, нависали в очередях. Любовь к тесноте – культ гражданской близости.

Молодых было меньше, поэтому они были заметней. Девушек больше. Больше круглолицых блондинок с тонкой, нежной кожей, в обтягивающих джинсах и со старательно зализанными хвостиками. Все дышали – вдыхали и выдыхали болезни. И каждый всматривался в другого, пытаясь угадать чужой недуг.

В розовых тоннелях хлопали белые двери. Стульев хватало всем.

– Кто последний в 105?

– Мне на 9.15.

– А мне на 9.10. Значит, будете после меня.

Остальные равнодушно поникли. Кто-то уставился на свои руки, кто-то на стену, кто-то в телефон.

Казалось, всё здесь заражено. Все поверхности – особенно дверные ручки – покрыты толстым слоем грязи, в которой, если присмотреться под микроскопом, столько болезнетворных бактерий, сколько и людей-то на Земле не живёт.

Клокастый мужичонка в жилетке прижимал к коленям портфель и еле-еле сдерживал чих.

У 309-го в воробьиную линию вытянулись улыбчивые старики. Над ними, как солнце, колесо правильного питания – разноцветная, выпуклая схема. В простенке – гипсовое ухо.

– Кто следующий на массаж? – из двери высунулась процедурная сестра – желчная женщина в синем колпаке.

Навстречу поднялась тучная кудряшка, вокруг которой плавало что-то неотчетливо-чесночное.