Город и псы. Зеленый Дом

Из своего первого похода они вернулись через две недели. Она сидела над обрывом, солнце красноватым светом освещало озеро, и вдруг они показались в горловине протоки. Лалита вскочила – поскорее спрятаться, – но тут же узнала их: в первой был Фусия, во второй – Пантача, в третьей – уамбисы. Почему они вернулись так скоро, ведь он сказал – на месяц? Она сбежала вниз, к причалу, и Фусия – приехал Акилино, Лалита? А она – нет еще, и он – сукин сын. Они привезли только шкурки ящериц, Фусия был в бешенстве – этак мы помрем с голоду, Лалита. Уамбисы смеялись, разгружая каноэ, их жены, без умолку вереща, суетились вокруг них, а Фусия – смотри, как они довольны, эти собаки, и было бы с чего – приехали мы в селение шапров, а там ни души, и эти болваны все сожгли и отрубили голову псу. Никакой добычи, убыток, зряшная поездка, ни мячика каучука, одни шкурки, которые ни черта не стоят, а эти рады-радешеньки. Пантача был в одних трусах и почесывал у себя под мышками – надо двигаться глубже, хозяин, сельва велика и полна богатств, а Фусия – дубина, чтобы ехать дальше, нам нужен лоцман. Они пошли в хижину, поели бананов и жареной маниоки. Фусия все время говорил о доне Акилино: что могло случиться со стариком, до сих пор он меня никогда не подводил, а Лалита: в последние дни было очень дождливо, наверное, он где-нибудь укрылся, чтобы не промочить то, за чем мы его послали. Пантача, повалившись на гамак, чесал себе голову, ляжки, грудь – а что, если на порогах у него затонула лодка, хозяин? И Фусия – тогда мы пропали, не знаю даже, что будем делать. И Лалита – не пугайся так, уамбисы засеяли маниоку по всему острову и даже амбарчики построили, а Фусия – ерунда, когда еще они урожай соберут, и потом, это чунчи могут питаться одной маниокой, но не христиане, подождем дня два, и, если Акилино не приедет, придется мне что-нибудь предпринять. Немного погодя Пантача закрыл глаза, захрапел, и Фусия встряхнул его – пусть уамбисы растянут шкурки, пока не напились, а Пантача – сперва надо маленько отдохнуть, хозяин, все тело ломит, шутка ли, столько грести, и Фусия – ты что, не понимаешь, дурак? Оставь меня одного с моей бабой. А Пантача на это с обалделым видом – вы счастливчик, хозяин, у вас есть настоящая женщина – и с тоскою в глазах – а я уже сколько лет не прикасался к белой, и Фусия – убирайся, да поживее. Пантача, хныкая, ушел, и Фусия – ну вот, сейчас он одурманит себя, раздевайся же, Лалита, чего ты ждешь, а она – у меня месячные, а он – ну и что. А вечером, когда Фусия проснулся, они пошли в поселок, где повсюду пахло масато и валялись пьяные уамбисы. Пантача куда-то запропастился. Наконец они нашли его на другом краю острова – он расстелил свою циновку на берегу озера, и Фусия – что я тебе сказал, он ублажает себя на свой лад. Пантача что-то бормотал сквозь зубы, закрыв лицо руками, а возле него горел костер, и в горшочке варились какие-то травы. По ногам его ползали жуки, и Лалита – а он и не чувствует. Фусия погасил костер, пинком сбросил в воду горшочек – попробуем-ка его разбудить, – и они вдвоем принялись его трясти, щипать, бить по щекам, а он – я по чистой случайности родился в Куско[72]

, хозяин, душою я с Укайяли

[73]

, и Фусия – слышишь? – и она – слышу, он как помешанный, а Пантача – грустно у меня на сердце. Фусия встряхивал его, пинал ногой – чертов горец, сейчас не время бредить, надо не спать, не то мы помрем с голоду, и Лалита – он не слышит тебя, он сейчас в другом мире. А Пантача сквозь зубы – двадцать лет я прожил на Укайяли, хозяин, и пристрастился охотиться на арапайм, а крепкий я был, как чонта, кожу москиты не прокусывали. Я по пузырькам видел, когда арапаймы всплывают подышать воздухом, дай-ка мне острогу, Андрее, только продень конец да затяни покрепче, – я привязываю ее, хозяин, – и я укладывал их с одного раза, а на Тамайа каноэ перевернулось, и я выплыл, а Андрее нет, ты утонул, брат, сирены утащили тебя на дно, теперь ты, наверное, их муж, зачем ты умер, голубчик Андрее. Они сели и стали ждать, когда он придет в себя, и Фусия – скоро очухается, не стоит терять этого чоло, хоть он и с придурью, но полезен мне, и Лалита – зачем он вечно дурманит себя своими отварами, а Фусия – чтоб не чувствовать себя одиноким. По циновке и по телу Пантачи ползали жуки и мокрицы, а он: зачем мне быть лесорубом, хозяин, в лесу плохое житье, то ли дело река и арапаймы. Брось, говорит, я знаю, что такое лихорадка, иди ко мне, я и плачу больше, и выдаю по десятку сигарет, выпьем по стаканчику, я угощаю, ты мой человек, проведи меня туда, где есть кедры, бальзовое дерево и розовое, подыщи мне умелых людей, а я ему: если пойду, сколько ты мне дашь вперед, хозяин, мне тоже хотелось иметь дом, жену, детей и жить в Икитосе, как люди. И вдруг Фусия – послушай, Пантача, что произошло в Агуайтиа? Расскажи мне, миленький, ведь я твой друг. Пантача раскрыл и опять закрыл глаза, красные, как обезьяний зад, и сквозь зубы – в этой реке была кровь, хозяин, и Фусия – чья кровь, чоло? А Пантача – горячая кровь, густая, как каучуковый сок, когда он сочится из надреза, и в протоках, и в бочагах тоже была кровь, все кругом было как кровавая рана, хочешь – верь, хочешь – не верь, хозяин, и Фусия – конечно, я тебе верю, чоло, но откуда там было столько горячей крови, и Лалита – оставь его, Фусия, не расспрашивай, он страдает, а Фусия – молчи, стерва, ну-ну, Пантача, чья же кровь лилась, и он сквозь зубы – этого мошенника Боковича, югослава, который нас обманул, он был хуже дьявола, хозяин, и Фусия – за что ты его убил, Пантача? И как, чоло, чем, а Пантача – он не хотел нам платить, говорил, мало кедра, пойдем вглубь, и вытаскивал «винчестер», и еще он избил одного носильщика, который стибрил у него бутылку вина. И Фусия – ты застрелил его, чоло? А он – я хватил его мачете, хозяин, да так, что у меня онемела рука, и Пантача начал дрыгать ногами и плакать, и Лалита – смотри, что с ним делается, он совсем взбесился, а Фусия – я выпытал у него тайну, теперь я знаю, почему он скрывался, когда его встретил Акилино.