Город, небо, поле, я (СИ)

здесь по каждой травинке, по каждому листику, по каждому кирпичику дома размазана моя юность, и когда я иду по улице, то чувствую, как отовсюду - с окрестных домов, магазинов, школ, туалетов, столбов и асфальта ко мне сползаются мельчайшие частицы меня же самого; я оставил их здесь когда-то много лет назад; и что же теперь? я пытаюсь слепить из всего этого то, что было, но оно не лепится, потому что слепить его невозможно. Он изменился; мой город изменился. Я был там два года назад и не нашёл его. Я встретился почти со всеми и не узнал их. А они с удивлением смотрели на меня и пытались найти во мне знакомые черты. Было странно и немного неудобно. Я ходил по чистым опрятным улицам, с которых все эти мои мельчайшие частицы были давным-давно сметены поганой метлой и ничего не узнавал и ничего не понимал, а когда увидел сначала один, а потом второй супермаркет - которые ни в коем случае, ни за что не должны быть здесь! - я понял, что - всё. Все мои ЛАЗы, ДК, княжеские горы, поля, друзья, девчонки, водка, Снежана, всё, всё свалилось в огромную чёрную дыру, которая и из меня самого высосала что-то такое, что делало меня мною и что я стараюсь вернуть, лихорадочно ища это в своей памяти, видео, фотографиях и дурацкой попсе конца 90-ых вместе с хрипами Сергея Наговицына. И каждый увиденный мною мотоцикл "Иж" или "Урал" или "Ява" вызывает внутри меня одновременно ликование и острую боль, каждый случайно встреченный старый "Гольф" или "Пассат" хочется забрать к себе в дом, а когда наступает 6 июля, я впадаю в ступор и не могу думать, и говорю с трудом, потому что меня подхватывает и несёт далеко, далеко; я слишком на другой стороне, чтобы суметь уложить мысли в слова, а разум в мысли. И когда я слышу, как кто-то где-то произносит имя моего города, меня начинает трясти, меня знобит, и внутри начинают скрежетать какие-то шестерни.

Вот он - поворот. Я сейчас - налево, ну а пока можно глянуть в последний раз на плавно уходящий вверх шоссейный асфальт; по одну сторону его стоят дома и яблони, за которыми присматривает дорожник, но от которых питаются все, а по другую - дома, кукурузное поле за ними и, конечно же, ёлочки на совсем небольшом погорке, притулившемся поближе к обочине - сколько там скоротано нами часов! А знаешь, не так и много, но они вцепились в мою память совсем уж какой-то бульдожьей хваткой и оттого размер их увеличился как минимум раз в пять; весна? - мы сидим там с Серёгой и Сашкой и я говорю им, что летом снова приеду, что обязательно, что ведь так здорово мы тут с вами. Они кивают и говорят: "Скорей бы", а Серёга ещё и как-то неуклюже елозит ботинком по влажной, только что отошедшей от тяжкого зимнего бремени земле и ковыряется в ней какой-то иссохшей, коричневатой травинкой; лето? - рой яблок обрушился на лобовое стекло грузовика и мы кинулись все врассыпную, кто куда, а презлющий шофёр бросил машину на дороге и погнался за нами, изловив таки моего брата, самого младшего из всей нашей шайки, и не заметив нас с Димой, притаившихся за кустом крыжовника во дворе дома, куда мы сиганули через вовсе не маленький забор, подталкиваемые адреналином и невероятно весёлым каким-то страхом; осень? - мы идём в лес по грибы, и солнце золотит всё вокруг, а тучи серебрят и напоминают о зиме и снеге, до которого ещё, впрочем, ой как не близко, да и неизвестно - будет ли он вообще или всё закончится привычной, однообразной осенне-зимней размазнёй и давящим свинцовым небом, но он будет, обязательно будет и даже не раз, и даже много и надолго; зима? - я смотрю на погорок и ёлочки так же, как и сейчас, с поворота, и вспоминаю, как мы с Сашкой пили там водку летом, про грузовик, лобовое стекло, Колю и кусты крыжовника, и поворачиваю налево...