Город, небо, поле, я (СИ)

Я - направо, вдоль стены винзавода. Я не перехожу дорогу и не иду туда, к общаге, я вижу только её верхние этажи. Я знаю, что сейчас Снежаны ещё нет там, она ещё не поступила в свой Сельхоз, а точнее её уже нет там, она давно его закончила, вышла замуж и родила нескольких ребятишек, об этом вопиют мои залысины; но всё-таки - она именно там, она всегда там, на своём - каком? четвёртом? - этаже, сидит и ждёт, когда же вся наша орава заявится к ней под окна. И мы все, мы стоим под окнами, нет, не там, вру, возле входа, возле входа мы стоим, так вот - мы все стоим там тоже всегда. И даже теперь мы там, и я иду и меня трясёт и кидает в дрожь от этой мысли - что если сейчас мне просто взять и перейти дорогу, обойти стоящий у обочины дом и войти во двор общежития, то вместо жаркого лета, я опять увижу глубокий, тёмный зимний вечер, сопливую снежную вату, гомонящую на все лады толпу народа, моего брата и всех нас, навсегда влитых в этот отрезок времени, увековеченных в нём. Жизнь пошла дальше, а мы так и остались стоять там, возле входа в общагу, вместе с Фольксвагеном Гольф, брошенным юрфаком, дембельнувшимися корешами, мотоциклами "Ява" и "Иж", дешёвым вином с печеньем, песнями Сергея Наговицына, группой Тату и Руки вверх; мы так и остались там, в этом слякотном и промозглом зимнем вечере, и никуда не захотели уходить, потому что идти нам некуда, мы уже пришли, мы ждём здесь Снежану и её подруг, и понемножечку выпиваем. Даже сейчас я не в силах зайти туда, нет, нет, и не упрашивай! Я здесь - и это уже хорошо, я умудрился пролезть в эту щель и остаться тут хоть на какое-то время и показать и рассказать тебе всё. Но туда - я не ходок. Это невозможно.

Мне осталось сделать ещё один поворот направо, и я выйду на финишную прямую, которая ведёт к собору, о котором тоже надо сказать несколько слов, но прежде - о повороте. Здесь стоит аптека, но дело даже не в ней, а в самом месте. Я бывал тут считанные разы. Это центр, это не какая-то там глушь, но я ходил здесь очень и очень редко, как, скорее всего, и вообще все живущие в городе люди. Почему-то мне так кажется. Народу здесь не бывает никогда, максимум два-три человека. Какое-то странное, загадочное место, не хватает только подленько расстилающегося по асфальту тумана и нечеловеческих завываний из-за аптечной двери, а если б аптека была ещё снабжена печной трубой, то сюда бы очень и очень подошёл, какой-нибудь неимоверный, чернющий дым, напористо валящий из трубы здоровенными клубами. Но само по себе место - очень уютное и аккуратное: ровный, чёрный, с потёртостями, асфальт, брусчатка по пешеходным сторонам, какие-то здания, в которых я даже и не помню толком что в них находится, ну и, наконец, вот он - собор.

В соборе меня окрестили полных шести лет отроду - я уже писал, кажется? Напишу ещё. Меня и мою маму. Уговорила бабушка, спасибо ей. Ничего не помню. И даже татуированные руки священника, совершавшего таинство, как мне кажется, поселились в моей памяти не с натуры, а благодаря каким-то позднейшим воспоминаниям об этом моих родных. Единственное, что я запомнил: нас было много; не через погружение, а через окропление; громко и смачно поцеловал крест; какого-то младенца всё-таки окунули в небольшую купель. Вот и всё. Кто мои крёстные - я не знаю, но помню, что по выходе из церкви они подошли и поздравили нас с мамой. Катящий ненавидит собор. Он Бога ненавидит. И людей. И себя. Он отрёкся. Он предатель. Он сделал зло и живёт с этим злом, прекрасно понимая суть того, что сделал. А через пару месяцев он сделает ещё одно зло, а потом ещё и ещё, и будет жить, как в болоте, по уши в собственном дерьме, но внешне это не проявится никак. Я не знаю, почему меня приняли обратно, точнее знаю, но не могу сказать словами, потому что они очень просты и из-за своей простоты могут быть слишком непонятны; стараюсь не думать об этом, да и сомневаюсь иногда - а точно ли приняли? Я надеюсь, во всяком случае. Наследство катящего навсегда со мной, это неприятно и даже более того - ... снова опасаюсь слова, потому что оно в данном случае может быть каким угодно, но не верным: одно слишком пафосным, другое слишком горделивым, а всё вместе не является ли это очередным самолюбованием, от которого иногда слишком устаешь и которого как хорошо если бы не было вовсе? Ты заметил? Ведь ты заметил, правда? "Я", "я", "я", "я", "я", "я", "я", "я", "я", "я", "я"... - можно с ума сойти от такого количества себя, ведь я про что? Неужели про себя? Ведь это всё - про город, про мой любимый город. Но за каждой стеной, за каждым деревом, за каждой травинкой, пылинкой, тучкой, машиной, штакетиной, лохматой собакой - притаился я. Увы, по-другому мне не удается, поэтому надо будет потерпеть и сделать вид, что нескольких этих предложений не было вовсе.