Город Палачей

И вот когда болтающийся бездельник Андрей Бох как-то ночью увидел поющую чудо-девушку в клетке, он наутро пришел просить руки ее матери. После некоторых колебаний княгиня благословила их союз, хотя, говорят, карлики и были против. Но кто ж их спрашивать стал бы, мерзавцев? Во всяком случае, официально. Зато неофициально княгиня-матушка заставила лилипутов раскошелиться, да еще как. Сватовство, венчание - все как положено. Семейная жизнь. Вскоре родился мальчик, получивший имя Иван, - будущий Великий Бох. Жил в Африке, у бабушки, потому что батюшка его все время проводил с девушкой-птицей. И хуже всего то, что птичка эта безумно влюбилась в Боха. Она пела для него, она скучала по нему, она даже стихи сочиняла для него... Юность... Кровь-любовь и тому подобное. Он же демонстрировал ей свои шляпы, своих змей в тросточках, свои пистолеты, картины... В отличие ото всех других людей Бох относился к ней как к нормальной женщине. Когда старуха княгиня попыталась попенять ему, он удивился: "Что ж такого в наших отношениях? Она моя падчерица, и не более". Старуха растерялась: ну как же, крылатая девица, какает на жердочке... "Ну и что? Матушка, даже священник вам скажет, что чудо есть событие сверхъестественное, но не противоестественное". И относил клетку с девушкой в свою галерею, рассказывал о картинах. Или фигурял перед нею в своих шикарных шляпах. Завел для нее патефон. Одевал ее и всячески лелеял. Научил стрелять.

Жена же его законная Дашенька проводила время с сыном, гуляла вокруг дома, рассказывала скучные сказки, проверяла уроки... И в ней копилось что-то... Ну да, конечно, это была ее дочь, ее кровь, что там ни говори, но ведь птица не была его дочерью. Соперница! Может быть... А уж когда она узнала про их соития... Давление в котле нарастало.

И, кажется, в то же время инженер Ипатьев, проектировавший и строивший Африку, и обнаружил гробницу со спящей красоткой. Вот было потрясение, когда доктор - первый Жерех - официально уведомил князя Андрея, что дама в гробнице спит летаргическим сном, а вовсе не мертва. Неделю или две эта мысль возбуждала его, потом Бох остыл: ну, лежит... кто такая? Что за история? Так - обрывки, слухи, легенды. Но после скандалов с женой, а потом и после скандалов с возлюбленной птицей - и это не замедлилось - он стал спускаться в подземелье со свечой. Ходили слухи, впрочем, что он и с ней пытался заниматься любовью, но она никак не отреагировала на его домогательства. Впрочем, это скорее вранье. Посидит там, выпьет из фляжки, повздыхает... Однажды он назвал этот подвал с полуживой красоткой lieux d'aisances1 для души. Не более того. Спящая никаким образом не вписывалась ни в какую из его коллекций, и он охладел к ней. Но выпивать в одиночку на кладбище и выпивать возле гробницы со спящей - это все же не одно и то же. Вот он и наведывался в подвал...

Существует множество слухов о последних днях и кончине княгини Дарьи Нелединской-Охота. Одни утверждают, что это она, не выдержав унижений, застрелила птицу-соперницу; другие уверяют, что все было наоборот: якобы коварная птица, обучая молодую княгиню искусству огненного боя, подстроила так, что та выстрелила себе в рот. Во всяком случае, обе женщины исчезли из поля зрения вифлеемской публики чуть ли не в один день. Официально же сообщалось, что княгиня Дарья внезапно куда-то уехала на их собственнном пароходе. То ли во Францию, то ли на воды в Германию.

На самом деле во время одной из прогулок по склонам Лотова холма она встретила инженера Ивана Игнатьевича Ипатьева, считавшегося в Вифлееме чуть ли не сумасшедшим - вроде Парацельса или Ньютона. Уже тогда он носил белый парусиновый костюм, белую широкополую шляпу и опирался на тонкую стальную трость, изготовленную из сплава всех известных металлов. За глаза его называли Моль Ипатьич - весь он, с головы до пят, казался присыпанным тонкой мукой, улыбался всем одинаково и сторонился всего слишком яркого, броского, экзотического. И лишь при встречах с молодой княгиней Моль Ипатьич преображался. Ради нее он даже повязывал цветастый шейный платок, преобразовывавший его почти до неузнаваемости. Он рассказывал ей о путешествиях великих авантюристов и открытиях арабских математиков, о творчестве гениального безумца Пиранези и, наконец, о двадцать первой комнате, которую ему непременно хотелось устроить в Африке. Посмеиваясь, он говорил, что этой комнаты не будет на планах строительства, но она займет свое место там, где пожелает Ипатьев, ибо двадцать первая комната - это состояние человека, его души, а не место. Мы живем сразу во всех временах этой вечности, говорил он, и именно в двадцать первой комнате человек сможет понять и даже ощутить это сполна. Но лишь при том непременном условии, что он сам того пожелает, ибо эта комната - вы, я, тот человек, наши радости и боли, воспоминания и надежды. Двадцать первая комната - это то, чего никогда не было, но зато всегда есть.