Город Перестановок

— Но разве вы не понимаете, как всё это нелепо? Вы признаёте, что страдали галлюцинациями. Настаиваете, что теперь излечились. Но при этом утверждаете, что ваши галлюцинации не были галлюцинациями…

— Я же с самого начала признал, — терпеливо повторил Дарэм, — что моя болезнь всё объясняет. Я воображал себя — потому что был психически нездоров — Копией в двадцать третьем поколении другого Пола Дарэма из другого мира.

— Потому что были психически нездоровы! Тут и делу конец.

— Нет. Потому что сейчас я вполне рационален, и это можно удостоверить, а логика теории пыли представляется мне по‑прежнему осмысленной. При этом не имеет значения, истинны мои воспоминания, ложны или то и другое одновременно.

Мария застонала.

— «Логика теории пыли»! Это не теория. Она не поддаётся проверке опытом.

— Не поддаётся проверке — для кого?

— Для кого угодно! То есть… даже если предположить, будто всё, во что вы верите, правда, вы прошли через двадцать три эксперимента и до сих пор не знаете, что вам удалось доказать или опровергнуть! Как сами сказали: ваша болезнь всё объясняет. Неужели не слышали про бритву Оккама: если чему‑то есть простое объяснение, не надо искать более сложные способы растолковать то же самое? Никакая «теория пыли» не нужна, — слова Марии гулко разнеслись в полупустой комнате. После паузы она добавила: — Мне нужен свежий воздух.

Дарэм твёрдо ответил:

— После двадцати трёх двусмысленных результатов я наконец знаю, как всё сделать правильно. Копия плюс виртуальное окружение — это лоскутное одеяло, мешанина. Такая система слишком скудна, мало детализирована и непоследовательна, чтобы быть самодостаточной. А будь она самодостаточной — и весь виртуальный мир, в котором я находился, сохранялся бы вместе со мной. Такого ни разу не случилось. Вместо этого я каждый раз оказывался человеком из плоти и крови, имеющим причину считать, что у него со мной одно прошлое. Это объясняло структуру моих воспоминаний гораздо лучше, чем виртуальная реальность, даже когда приходилось прибегнуть к такому объяснению, как сумасшествие.

Теперь мне предстоит построить самодостаточную структуру, у которой могло быть только одно прошлое.

Мария несколько раз глубоко вздохнула. Всё это было почти невозможно терпеть: унылая квартира Дарэма, его космическое визионерство и неодолимая механистическая логика, перемалывающая любые попытки извлечь из его болезни здравые выводы. Врачи и правда вылечили его: он был нормален — просто не хотел расставаться со своим вымышленным прошлым и потому изобрёл безупречно логичную, неопровержимую причину оставить его при себе.

Если он в самом деле рассказывал всё это копам, почему они продолжают его преследовать? Им следовало понять, что он безвреден, и оставить его в покое, а безмозглые клиенты пусть сами о себе заботятся. Этот тип даже себе ничем не угрожает. А если когда-нибудь он сможет хоть толику энергии и ума, которые вложил в свой «проект», направить на что‑либо полезное…

— Вам известно, что такое конфигурация «Эдемский сад»? — осведомился Дарэм.

Вопрос застал Марию врасплох. Она секунду поколебалась, затем ответила:

— Да, конечно. В теории клеточных автоматов это состояние системы, которое не может быть результатом ни одного предыдущего состояния. Никакое другое распределение клеток не может этого породить. Если вам требуется конфигурация «Эдемский сад», придётся с неё и начать — ввести ручками в качестве первого состояния системы.

Дарэм ухмыльнулся, словно она только что полностью признала его правоту.

— И что? — переспросила Мария.

— Разве неочевидно? Клеточный автомат — не виртуальность из лоскутков: она столь же последовательна, как физическая вселенная. Нет путаницы законов, действующих на макроуровне; каждый из них специально подогнан к определённой функции — один и тот же набор правил применим к каждой клетке. Верно?

— Да, но…

— Значит, если я выставлю клеточный автомат в конфигурацию «Эдемский сад», прогоню на несколько миллионов тик‑таков, а потом выключу, образовавшаяся структура будет продолжаться и найдёт себя в пыли — независимо от текущей версии меня и нашего мира, но она по‑прежнему будет недвусмысленно вытекать из своего первоначального состояния, которое невозможно объяснить правилами самого автомата. Состояние, которое было обязано быть сконструированным в другом мире, в точности, как я и буду помнить.