Город Последний

И почему нельзя вникать в подробности? Что это у них за тайны на этом консервном заводе… Или может, Отто – скрытый оппортунист, агент местного капитала? Так сказать, забалтывает революционную повестку дня… Улыбаюсь последней мысли.

Отто возвращается с кипой рекламно-революционной «Искры». Кофе закипает.

Мне он наливает в изящную фарфоровую чашку с отбитой ручкой, себе – в железную походную кружку.

– Коньяку?

– Спасибо, я не пью. Только пиво.

– С пивом в Городе не очень, – вздыхает он. – Только привозное. Впрочем, вы попали в сезон. Корабли к нам идут.

Осторожно держа увечную чашку, пробую кофе. Похуже моего, но ничего.

– А кстати, почему вы не уехали? Ведь вы, я так понял, прибыли как раз к началу сезона отбывающих кораблей.

– Так было же задание, – удивляется он. – Я и работал потихоньку. Город – очень закрытое место. А Заречье – это вообще город в Городе. Я далеко не сразу всё узнал.

– Странно, – говорю. – А мне просто знакомый объяснил. Хотя я тут всего пару недель.

Отто бросает на меня внимательный взгляд, потом пожимает плечами.

– Повезло, наверное. А впрочем, вам всё равно в ближайшее время не отбыть…

Интересно, он пытается сказать, что мне сразу объяснили ситуацию только потому, что я всё равно не могу уехать в ближайшие пять лет? Господи, да зачем я здесь Клаасу нужен?

А зачем я здесь нужен пароходной компании?

– Курить можно?

– Да, – Отто залпом допивает кофе и предлагает кружку в качестве пепельницы. – Скрутите и мне, пожалуйста.

Сворачиваю две папиросы. По ярко освещённому полуподвалу плывут полосы ароматного дыма, в печке уютно потрескивают догорающие дрова. Молчим, прислушиваемся.

Докурив, встаю и бросаю папиросу в печку. Уходить не хочется, но надо.

Отто молча протягивает мне стопку «Искры», провожает до дверей.

– До свиданья, Артём. Рад был познакомиться.

– До свиданья, Отто. Я тоже.

Дверь распахивается, и я выхожу в сырой и хмурый день. Журчит невидимый канал, под ногами шепчутся потревоженные листья. Обхожу больницу и выхожу на перекрёсток.

Напоследок оглядываюсь: узкое, серо-чёрное здание с пыльными окнами и коричневыми листьями на карнизах. Наглухо запертая дверь и подоткнутые под табличку ветхие бумажки. Чугунная ограда, толстый ковёр палых листьев, сухие, узловатые вязы в палисаднике. И не скажешь, что там, в маленьком тёплом подвале, горит яркое электричество, потрескивает печка, и красные отблески ложатся на картонные коробки с бумагой. А пахнет вкусным табаком, кофе, типографской краской и уютным запахом привычного и самодостаточного одиночества.

Он и правда настоящий подпольщик, этот Отто. Даже зная, что дом обитаем, при взгляде на него начинаешь сомневаться.

На мосту меня застаёт дождь, мелкий и холодный. Не столько промокший, сколько иззябший, добредаю до пустой остановки.

Воздух у подножий домов и между ними незаметно сгущается, приобретает цвета: синий, голубой, тёмно-зелёный. Сумерки. А трамвая всё нет.

Энергично подпрыгиваю на месте, потом начинаю ходить кругами вокруг фонарного столба. Всё равно холодно. И сумка с революционной «Искрой» оттягивает плечо.

Когда наконец вдали появляются два жёлтых размытых пятна и звенит колокольчик, я уже сижу на лавочке, сжавшись и смирившись с затекающими за воротник каплями и перспективой безвременной смерти от простуды.

Трамвай почти полон. Прохожу на заднюю площадку и сажусь на подоконник, прижимаясь спиной к холодному стеклу – чтобы скорее его согреть. Так я и добираюсь до дома.

Идти по другим редакциям уже поздно, да и сил нет, так что я провожу вечер дома, в уюте и спокойствии. Завернувшись в стёганое одеяло, пью чай с чабрецом и лениво набрасываю революционные воззвания. За вечер написал три. Вышли они не очень – я бы, во всяком случае, такими текстами не вдохновился. Но вполне на уровне «Искры». В конце концов, может, это Грюни и надо. «Без лишнего воодушевления, только имитация оппозиционного издания, – сонно думаю я, убаюканный теплом. – Тем более, раз нельзя про конкретику».

И засыпаю в кресле.

Проснулся я уже в кровати. В комнате темно, только в окно пробивается лёгкий желтоватый отсвет фонарей. Звенят часы, шесть утра.

В первый момент я не понимаю, зачем мне вставать в шесть утра. Уже собираюсь выключить будильник, перевернуться на другой бок и досыпать, но тут вспоминаю. Вскакиваю с кровати и несусь на кухню.

Кофе на огонь. Пока варится, спешно чищу зубы. Пол кухни немедленно покрывается белыми пятнами. Натягиваю, пошатываясь и чуть не падая, брюки, влезаю в пальто и выбегаю из квартиры. В одной руке – кружка кофе с молоком, в другой – кое-как свёрнутая, неказистая папироса.

Пересекаю пустой перекрёсток – над ним покачиваются подвесные жёлтые фонари – и сворачиваю на бульвар.

Ни девушки, ни собаки не видно. В оба конца тянется до точки схода перспективы тёмная мостовая с рядами деревьев по обеим сторонам. Через равные промежутки – размытые пятна света.

Сажусь на ту самую скамейку, вдыхаю прохладный и влажный, ещё ночной, воздух. Жду, попивая кофе и отправляя клубы дыма к предрассветным небесам.