Город потерянных

Это было странно, потому что никакого острова или даже клочка суши поблизости видно не было. Мы стояли у борта, высунув свои зеленые мины и вглядываясь в отражающую облака воду, в то время, пока наша шлюпка лениво плыла вперед, цепляясь за песок. Пока она неторопливо продвигалась дальше, оставляя за собой расплывающиеся круги, мы успели понять, что, во-первых, эта мель настолько огромная, что если мы застрянем, то застрянем уже навсегда, а, во-вторых, мы ничем не сможем помочь шлюпке, если она застрянет.

Кир выпрыгнул с борта и выбросил якорь. Мы с Гарсией остались стоять рядом.

– Боишься?

– А? – я отлепила взгляд от кристально-чистой воды. – Что?

Гарсиа откинула капюшон мантии:

– Ты боишься того, что будет впереди?

Мне следовало ответить, но я сразу просекла, что в ее вопросе есть какой-то подвох. Причем, он был настолько явным, что это сбивало меня с толку, и я никак не могла понять, в чем именно он заключался.

– А я боюсь, – без какой-либо интонации после долгой паузы оповестила меня Фитцджеральд. – Боюсь, что для меня может не наступить завтра. Этот век догоняет меня со скоростью света.

– Что ты имеешь ввиду?

Мы посмотрели друг другу в глаза и Гарсиа отодвинула рукав мантии, закрывающий рану, которую она заработала, когда мы пытались покинуть пещеру. У нормального человека она стала бы потихоньку затягиваться и покрываться корочкой. Но у Гарсии она выглядела так, словно ее облили кислотой и хорошенько натерли мочалкой.

– Мои раны не имеют свойств затягиваться. Но это еще не все, – она наклонилась и приподняла край армейских флисовых штанов, сняв один из высоких ботинок.

То, что я увидела далее, заставило содрогнуться мои внутренности и срочно зажать рот рукой, чтобы не запачкать палубу.

Это можно было сравнить со всем, но только не с ногой нормального человека. Сероватая кожа была покрыта ужасными свисающими морщинами, кое-где в прямом смысле этого слова висели отмершие ошметки плоти. Куча порезов, гниющие участки, гноящаяся грязь, попавшая в раны – все это смешалось в моих мыслях ужасной правдой и дало пищу для ума.

Получается, она…

– Это зелье, которое помогло уйти мне из семнадцатого века от Великой напасти… – Она закусила губу. Нормальный человек даже и не догадался бы, что она начала превращаться в старушку, смотря на ее прекрасное лицо. – Оно… Оно не смогло сохранить мои органы. То есть, это я только внешне выгляжу, как женщина. Но внутри у меня уже все превращается в труху.

Я вспомнила, как она поцеловала Кира той ночью, и мне стало плохо от факта, что он буквально целовал покойника.

– Сколько ты сможешь еще продержаться здесь? – я подавила рвотный позыв.

– Не знаю, – она снова медленно облокотилась о перила и стала смотреть вдаль. – Но, во имя Великой напасти, мне так страшно. Вот почему я скорее рвалась с Алукейла на Большую Землю – чтобы успеть. Вы же, современные люди, умеете делать всякие штуки, я знаю. Вдруг мне там помогут?

Это было последним, что она выдавила из себя, прежде чем мы снова стали изображать из себя партизанов. Гарсиа невозмутимо смотрела вдаль огромными красноватыми глазами, ее волосы качались от ветра в каком-то неизвестном мне ритме. А мне было так плохо, что я с трудом подавила в себе желание покинуть палубу.

Кир не знал этого!

Но он уже успел снова открыть свое сердце (между прочим, первый раз после смерти Соньки).

И это, наверное, растопчет его в лепешку, когда он узнает, что Гарсиа в любой момент может умереть от самого незначительного ранения. Относиться к молодой девушке как к хрустальной вазе – вот что самое ужасное.

Когда Сонька умирала, и когда нам стало понятно, что ее уже никак нельзя спасти, я почувствовала, как я медленно меняю свою отношение к ней. Если тогда мы боролись за нее, если Кир надеялся и поддерживал теплотой своего сердца сердце девушки, то после этого события, расколовшего наши умы на «до» и «после», мы потухли. Все. Абсолютно все. Я стала бояться свою собственную подругу, с которой мы были неразлучны, Дэвид начал смотреть на нее как на прокаженного мертвеца.

Но только один Кир продолжал верить.

К сожалению, он был единственным, кто переживал эту утрату гораздо сильнее.

И я не хотела, чтобы он повторил свою ошибку снова.

– Ты должна все рассказать ему, – я одернула альбиноску за край грубого черного рукава. – Иначе он сойдет с ума.

– Кто? – она непонимающе покосилась на меня. – Я не обязана ничего ему говорить.

– Действительно, четырехглазый вряд ли поймет это.

Лицо Фитцджеральд враз поменялось. Она прищурила глаза и раздула ноздри, отскочив от перил и став похожей на черную грозовую тучу:

– Так ты все подслушала!