Город в законе: Магадан, триллер

Он не ошибся. Отборная горбуша — настоящая серебрянка — заполнила тракторную тележку до краев, и до самых поздних звезд мы шкерили, мыли, солили нашу добычу. Холодильника у нас не было и оставлять работу на утро было рискованно — рыба могла испортиться.

Наверное, мне было тяжелее всех. Нож, неудобный, тяжелый, то и дело выскальзывал из мокрых от рыбьей крови пальцев, надрезы шли вкривь и вкось… с каждой рыбиной я возился вдвое дольше, чем остальные.

В артели это опасно, засмеют и выгонят.

— Давай-ка махнем, — Вовик протянул мне свой ножик — обычный, магазинный. Изолентой к ручке со стороны, противоположной лезвию, была прикручена столовая ложка из нержавейки.

— Смотри, — он прижал горбушину носом к упору, одним точным движением располосовал ее, а вторым — обратным — ложкой выгреб внутренности и кровь. — И все.

Дела! А если самка — ястык с икрой двумя пальцами подцепил и… 

Пораженный изяществом и легкостью проделанного, я заторопился.

— А ну-ка, дай, я сам.

Вовик еще не раз подходил ко мне, поправлял и, убедившись, что я освоил эту нехитрую науку, похваливал:

— Ну молодец, Студент. Влет схватил.

Теперь мы вообще не разгибались днями, но настроение у всех поднялось. Рыба шла хорошо, пласт за пластом укладывали мы в чан и вскоре забили его доверху. Три чана — план. План — две с половиной тысячи на нос. Есть за что и пахать.

И вдруг что-то произошло. Не кружили уже чайки над ставником, рыбы попадалось в него все меньше и меньше, и все чаще обнаруживали мы в неводе большие — метр на метр — дыры. Спешно латали, но дыры, словно кто смеялся над нами, на другой день появлялись вновь.

— Нерпы, — сплюнул после очередного просмотра бригадир. И погрозил кулаком в сторону моря, на спокойной глади которого круглыми поплавками качались десятки нерпичьих голов. Словно со всего залива собрались к нам стаи этих глазастых тюленей. Я-то считал, что из любопытства.

С этого часа Старый Мангут распорядился охранять ставник. В шторм, в дождь, днем и ночью кто-то из нас, вооруженный дробовиком, в лодке, привязанной к ставнику, должен дежурить на море. Мы поворчали, но деваться некуда — да и прав оказался бригадир: опять наш невод был полон.

А потом Коляня застрелил молодую, слишком неосторожную нерпу и забагрил ее. Вечером на ужин повариха приготовила жаркое из нерпичьей печени.

Все ели и похваливали. Только Вовика почему-то за столом не было.

Нашел я его на косе… В редкую свободную минуту я любил побродить здесь. Море выкидывало на песок стеклянные шары наплавов, обрывки чьих-то сетей, доски, на которых еще заметны были неведомые разноязыкие надписи. Ночами морская вода странно горела голубоватым искристым пламенем — это светился планктон. И фантастический этот огонь, и вечный шум моря, и бесцельные мои шатания по тугой широкой полосе косы были после трудов и суеты дня как прохладная повязка на разгоряченный лоб, как прикосновение к чему-то, чего никогда не постичь нашему праздному уму.

Вовик сидел на перевернутой шлюпке, у самой воды. Легкие волны облизывали носы его рыбацких сапог.

— Т-ш, — прошипел он, заслышав мои шаги, и указал на лодку, — садись.

Я послушно сел.

Вовик приложил к губам какую-то травинку и засвистел. Слабая нежная мелодия родилась в тишине, дрогнула, выправилась и, набирая силу и высоту, пролетела над светящимся в ночи морем.

Ничего подобного я до сих пор не слышал — а от балагура, весельчака и тертого жизнью мужика Вовика — и не ожидал услышать

Была в этой мелодии печаль. И надежда. Будто до того человеку стало невмоготу, что крикнул он, призывая на помощь близкую душу, — так крикнул, что все, что в этом мире было: звезды, трава, волны и скалы, — дрогнуло на миг.

И откликнулось. Такой же слабый, будто вздох, донесся до меня ответный звук.

И еще, но уже значительно ближе, и еще.

— Нерпы, — прошептал Вовик. — Знаешь, как они музыку любят. Коляня их на транзистор и подманивал…

Последние слова он произнес с такой болью, что мне стало стыдно — всего час назад я уплетал эту печенку так, что за ушами трещало, а сейчас разнюнился. Нарочно грубо сказал:

— Фигня все это. Так и рыб, и свиней — и все жалеть? Жить надо проще.

— Просто живет скот. Пожрал, на самку вскочил… что там еще — сортир да логово.

Ничего больше словоохотливый Вовик не сказал. Встал и ушел в палатку. На леске валялся листок чозении — узкий и длинный, как лезвие ножа. Неужели этим он свистел?

Только полвоскресенья Старый Мангут дал нам передохнуть, и мы устроили баню.

Отмывшись и вдоволь напарившись, я решил познакомиться с островом Умары. Был час отлива, и широкая, ровная, как шоссе, перемычка соединила его с материком. Я неторопливо побрел к острову, мимо морских звезд и ракушек, широких листьев морской капусты.

А подойдя к острову, ахнул от изумления.

Глазам моим предстали огромные каменные валы, ярус за ярусом переходившие в широкую удивительно ровную площадку. Тысячи и тысячи лет неутомимое море шлифовало камень, и теперь он был гладким и сверкающим. Будто на лету остановленный, замер и обратился в камень гигантский водяной вал.