Города и встречи

Роман был написан на острую современную тему о борьбе старого с новым в архитектуре. Один из героев романа, маститый архитектор, продолжает цепляться за перегруженный украшениями монументальный стиль сталинской эпохи и стремится уничтожить своего соперника, носителя новых прогрессивных начал.

Впрочем, и в «Неве» этот роман тоже не появился: преемник Дмитревского в редакции нового состава тоже не решился напечатать его[479]. Дмитревский с восхищением рассказывал, как молодо и свежо были написаны Всеволодом эти страницы.

В Дмитревском я видела человека, который совсем недавно лично встречался с Всеволодом и находился под обаянием его личности и таланта. Мне приятно было, что друг моей молодости и в пожилых годах сохранил ясность мысли, яркость слова и силу суждения о людях и об искусстве.

С нетерпением я ожидала появления новой повести Всеволода, но она не появлялась, а весной пришла весть о том, что Всеволода Иванова не стало.

12. Николай Никитин[480]

Николай Никитин написал когда-то, что первый свой рассказ увидел во сне, так и я увидела во сне Колю Никитина таким, каким встретила его в 1921 году у «серапионов», — поджарого юношу в потертой, но чисто выстиранной гимнастерке, длинноротого, с чуть выпуклыми светло-голубыми глазами, внимательно глядящими на меня из-под очков. Ничего замечательного в нем не было, — самое обыкновенное лицо, но, когда он начинал говорить, все слушали его не отрываясь. Недаром в нашем братстве он слыл ритором, или, как его называли в шутку, «златоустом», — «брат Златоуст».

Возможно, что у нас были более талантливые товарищи, рассказами которых люди заслушивались, — такие, после кого никто уже не мог выступить, не померкнув на весь вечер, но Колю Никитина мы всегда слушали с интересом: в его словах была мысль, а не только образ, он не только рассказывал о том, что с ним случилось, чему был свидетелем, а мобилизовывал себя и слушателей, заставлял обдумывать то, что произошло.

Голова у него была удивительно ясная и в 20 лет, и в 60. В марте 1963 года, то есть за год до смерти, он писал мне:

«…Печаль! Смотрел меня нервный патолог. Удивился очень… „Вы знаете, во всем склероз, но что касается головы, она у вас всегда ясная, светлая и чистая. Ни малейшего признака склероза“.

А я и сам это чувствую, когда в мыслях паришь, а руки… Ручки устали от штурвала. В сем пункте быстро сдаю… Эх, написать бы еще одну штуку! …Старый рубака должен умереть на коне.

Мне хочется взять маленький чемоданчик, поехать куда угодно.

Эти тревоги сердца не покидают меня до сих пор… И вот уехать невозможно, этого я позволить себе не могу — не потому, что врачи запрещают, а потому, что на сие нет пороху в пороховнице! Нет…

И все-таки я надеюсь дождаться, и будет минута, когда, взяв посох странника, я куда-нибудь двину.

До встречи, дорогая моя сестра…

Эк, расписался! Прости. Сие от возраста! Да-с.

Твой Н.Н.».

Помню, как мы слушали его рассказ «Дези», о тигре, родившемся в клетке в России в 1919 году, как он переносит голод, как бежит на волю, где его пристреливают. Манера навеяна рассказами австрийского писателя Петера Альтенберга, его коротенькими новеллами. Быт наш. Рассказ написал в дореволюционной манере, беспросветный. Так мы и оценили его у «серапионов». В 1922 году рассказ был напечатан в сборнике «Серапионовы братья» в издательстве «Алконост». По реалистической силе письма здесь уже заложено многое из того, что нравилось читателям в книгах зрелого Никитина.

В те годы, когда мы начинали, никто из нас не думал о том, когда и где будет напечатан рассказ или баллада. Как-то выходило само собой, что выпускался в свет новый альманах или приезжал из Москвы редактор нового журнала, и все, что было написано, появлялось в печати. Чудное время, строгое время! Иногда после напечатания рассказа или поэмы следовала критическая статья в газете, где автора разоблачали, обвиняя в буржуазной идеологии.

Но тогда слово официальной критики еще не было безапелляционным приговором и следующий за этим новый рассказ или поэму провинившегося автора все же печатали, за него шел гонорар, автор не умирал с голоду. Да и много ли нам было нужно тогда? Хлеб, масло и сахар мы получали по карточкам, их у нас не отбирали за плохой рассказ, сапоги и платья нам присылали по ходатайству Горького, молодость у нас была собственная. Все мы были веселы и жизнерадостны, а Коля Никитин, пожалуй, больше всех отдавался радости жизни.