Горожане. Удивительные истории из жизни людей города Е.

Когда Эрнст вернулся в Свердловск осенью 1945 года, то преподавал какое-то время рисование в свердловском Суворовском училище. Каждый день видел перед собой наивные глаза, узнавал в них вечную мальчишескую жажду подвига… Мама и отец понимали, что Эрик не будет преподавать рисование вечно, – и, когда он объявил, что уезжает в Ригу, что поступил в Академию художеств Латвийской ССР, отпустили сына со спокойным сердцем. Насколько, конечно, оно может быть спокойным – родительское сердце.

Он приезжал из Риги в Свердловск на каникулы – и как раз в то время познакомился с начинающим уральским художником Виталием Воловичем, тогда ещё второкурсником. Судьба могла свести их раньше – мама Воловича, писательница Клавдия Филиппова, дружила с Беллой Дижур и часто принимала её в гостях. О, какие это были незабываемые гости, кто только не перебывал в том доме на улице Мамина-Сибиряка: юный Волович, сидя на поленнице дров и хрустя морковкой, видел Мариэтту Сергеевну Шагинян, Павла Петровича Бажова и Беллу Абрамовну Дижур: маленькую, изящную, с живыми яркими глазами…

Вот так бывает – родители дружили всю жизнь, но дети познакомились позже, когда Эрнст заглянул в художественное училище, располагавшееся тогда на пятом этаже филармонии. В самом начале пути – не так много сделано, никому не известен – он уже выглядел как мастер. Широкие плечи, бешеные глаза, речь с напором – и вдруг к лицу резко приклеивается улыбка, как символическое обозначение эмоции. И какая разница была между его работами и тем, что делали свердловчане: они в основном срисовывали, он, прежде всего, мыслил, облекая незримые идеи в каменную плоть. Шёл не от внешних эффектов, а от тех потаённых слов, которые так не любил произносить, – они питали его мысль, создавали конструкцию, вели к единственно возможной форме. «Я чувствую, как памятник ворочается в тебе…» Кошмарный сон наоборот – когда ты заключён внутри памятника, странной полой статуи, отлитой по твоей форме…

– Скажи, ты считаешь себя гением? – много позже спросит Неизвестный у Воловича, и тот ответит, что, разумеется, нет, не считает. А кто бы ответил иначе? Вот разве что Эрнст Неизвестный. Он всегда знал, что ему дано больше, чем можно вынести – ведь даже тяжесть большого таланта несопоставима с тем весом, который таскают на себе гении. Без всякой надежды, что эта гора однажды упадёт с плеч.

В 1947 году Неизвестный переводится в Институт имени Сурикова Московской академии художеств – и поступает ещё и на философский факультет МГУ. Он чувствовал нехватку знаний, ощущал эту пустоту как болезнь – и заполнял собственными усилиями, отливая форму, понятную на тот момент только ему самому

Хороший скульптор должен быть философом, гениальный – мыслителем. Скульптуры Неизвестного из серии «Война – это…» – первые, тяжёлые шаги на пути, где раненый солдат не может подняться, а идущий воин с трудом переставляет неподъёмные ноги. Да, это вам не изысканный женский торс и не голова мулатки – простые, понятные, красивые! Ну, и Великую Отечественную войну так показывать, мягко говоря, не принято: война – это героизм, подвиг, единение народных масс, а не страдание отдельно взятой души. Слишком индивидуальный подход, слишком независимый характер… А ведь так хорошо начинал, сокрушались наставники – ив секцию скульпторов Московского отделения Союза художников был принят, и на республиканских выставках блистал! Как вдруг в такой формализм ударился…

Для искусства подобные виражи не внове – художники, отстаивающие свой взгляд на мир, водились при любом режиме. И у них всегда было лишь два способа взаимодействия с властью. Либо уйти в жесточайшую конфронтацию, которая может потянуть за собой если не тюремный срок, так эмиграцию, либо раздвоиться, как делал, например, Гойя: на заказ рисовал парадные портреты королевской семьи, для души – адские капричос.

Вот только скульптор-монументалист не может ваять тайком – это ремесло всегда на виду, как памятник в городском парке открыт прохожим, вандалам и птицам… Скульптор при любом режиме зависит от вкуса и денег властителей – иначе всё начнётся и закончится маленькой пластилиновой моделью, которая может так и не стать грандиозной статуей. Сколько всесоюзных конкурсов выиграл Неизвестный – не сосчитать. И ни в одном случае ему не дали осуществить проект – потому что пусть он и лучший, а всё равно – формалист.

Ног у скульптур таких быть не должно, лица вообще не похожи… Как говорила ему впоследствии министр культуры Фурцева, «прекратите лепить эти ваши бяки!». Ладно, если человек не может по-другому, но этот-то может и, получается, просто не хочет? Образцовое искусство того времени выставлено в скверах и на площадях, а с формализмом, товарищи, надо бороться.