Господь, мы поднимаемся

Многие из окружения приора заметили, что в последнее время, под наплывом растущих слухов о том, что в Вандоме происходит что-то невообразимое, он стал каким-то нервным и рассеянным. Он прискакал в Вандом с небольшой свитой, и первое, что он увидел, не слезая с коня, – это чью-то несчастную мать, крестьянку в серой домотканой юбке, пытавшуюся пройти через заградительный отряд мальчишек лет тринадцати-четырнадцати, перекрывших дорогу к монастырским полям.

– Сын у меня там. Сын. Ему всего восемь лет. Мы из Амьена, – торопясь, чуть не плача, сбивчиво говорила женщина. – Пропустите меня, пожалуйста. Сын у меня там.

– Иди обратно домой, – безжалостно отвечал ей один из мальчиков. – Вот, видишь, – он небрежно указал на воткнутый в землю шест с вышитой копией стяга Святого Дионисия, – дальше проход только для избранных.

Но несчастная крестьянка ничего не понимала, кроме того, что где-то за поворотом дороги сейчас находится её сын. Как и всем матерям на свете, ей казалось, что стоит только сыну её увидеть, как он снова станет её плотью и кровью. Женщина попыталась оттолкнуть мешающего ей пройти мальчишку. Её толкнули в ответ, и она упала на землю.

– Давай, иди. В тебе бесы. Пошла отсюда, приспешница сатаны! – грубо повторил кто-то из детей, наблюдая, как она пытается подняться в пыли дороги.

Приор посмотрел на эту женщину, затем перевел взгляд на мальчишек, на стяг Святого Дионисия, на поворот дороги, за которым раскинулся тридцатитысячный лагерь детей.

– Дети всё прибывают, – шепнул ему один из спутников, сидящий рядом на коне. – Со дня на день двинутся к морю. Войска бы их разогнали, но Папа молчит. Благословение-то уже дано. Не станет король ссориться с Папой. Остаётся только ждать, что они сами разбегутся по домам. Но они уже не разбегутся, это точно.

– Вам и вашим спутникам тоже дальше нельзя, святой отец, – взглянув на монашеское одеяние приора, заявил старший из мальчишек, оставив несчастную крестьянку и подходя к всадникам. – Разворачивайтесь.

– Стефан меня знает, – придерживая лошадь, заявил сверху приор. – Пошлите кого-нибудь передать, что к нему приехал лично приор ордена Святого Франциска.

Но мальчишек это, похоже, только позабавило.

– Да хоть сам король, – с явной насмешкой, бесстрашно смотря приору прямо в глаза, ответил один из них, в серой крестьянской рубахе, с расцарапанной щекой. – Сказано же, пророк никого из взрослых не принимает! Там перед ним ещё три круга оцепления из детей знатных родов. Вас просто стащат с лошадей и всё. Разворачивайтесь! Тут вчера епископ здешнего аббатства приезжал, так и его не пустили. Ни одному из взрослых к пророку хода нет!

Наверное, только в этот момент приор начал по-настоящему понимать, что он наделал. Играя на смутных детских мечтах о приключениях и святости, он выпустил джина из бутылки и обратно в бутылку его было уже не запихнуть. Дальше все процессы были неуправляемыми, как при зародившемся и неизвестно куда направляющемся урагане.

– Не задерживайтесь, проезжайте, возвращайтесь обратно, – хлопнув рукой по лошадиному крупу, уже с угрозой произнёс мальчишка с расцарапанной щекой. Приор сделал знак своим спутникам, чтобы они разворачивались.

При этом в его взгляде читалась полная растерянность, такая же, как и у сидящей в пыли дороги несчастной крестьянки.

* * *

Ранним утром в далеком Риме его святейшество Папа Иннокентий III проснулся в дурном расположении духа. Полночи он сочинял гневную речь против рассадников незатухающей альбигойской ереси, и теперь осадок раздражительности окрашивал весь мир в сумрачные тона. Кроме того, у него ныла вздувшаяся печень, а во рту ощущался горьковатый привкус желчи.

Опустив с кровати сухие старческие ноги, его святейшество одёрнул длинную ночную рубашку и, хлопнув в ладоши, уставился в какую-то точку на полу из узорного кленового паркета.

Заслышав хлопок, за дверью послышались быстрые шаги келейника.

Папа Иннокентий справедливо считался одной из знаковых фигур своего времени. Его горбоносое лицо с курчавой седой бородкой и постоянно прикрытыми веками выглядело усталым и больным, но это была лишь видимость, маска-ловушка беззащитности для простаков. На самом деле те, кто имел несчастье попасть к нему в немилость, очень быстро узнавали, какая у Папы стальная хватка.

– Кто там у нас сегодня? – хмуро спросил Иннокентий келейника, подставляя руки под струю воды из серебряного кувшина.

– Секретарь Вашего Святейшества, – почтительно ответил прислужник.

– Зови.

Вскоре перед Папой предстал секретарь папской курии – сорокалетний мужчина с живыми чёрными глазами, одетый в тиснённый серебром камзол. Странно, но эту кардинальскую должность занимал мирянин. По каким-то своим, только ему известным причинам, Иннокентий предпочёл довериться человеку, не связанному с церковью. Папа к этому времени уже переоделся в красную рясу с накидкой и капюшоном, окаймлённую по краям белой фашью, и в красные мягкие туфли.

– Докладывай, – одними губами приказал он.