Господин Гексоген

Белосельцев углядел среди полуобнаженных дам сияющего Астроса, который сорвал с дерева мандарин и чистил его для белокурой красавицы. Зарецкий с живой хризантемой в петлице, похожий на декадентствующего поэта, шел под руку с женщиной-политологом, и та, полузакрыв подведенные изумрудом глаза, насмешливо внимала его болтовне. Увидев этих двух обреченных, не ведающих о своем близком конце, Белосельцев стал искать и тут же нашел их палачей. В разных местах галереи мелькнули Гречишников, Буравков и Копейко, все трое в черных фраках, строгие, молчаливые, похожие на гробовщиков. Послали Белосельцеву опознавательные знаки, одними глазами, изобразив ими то ли мальтийский крест, то ли греческую букву «омега».

Вдоль цветущих деревьев, то и дело останавливаясь и раскланиваясь, упиваясь своей известностью, уязвленный блистательным праздником, который устроил его давний и счастливый соперник московский Мэр, двигался Граммофончик. Его сопровождала жена, гордо, по-царски несла красивую голову с высокой прической. Удостаивала холодной улыбкой встречных дам, благосклонно протягивала для поцелуя руку галантным мужчинам. Увидев Граммофончика, Белосельцев начал искать среди пальм, винных столиков, удобных диванов и кресел место его будущей казни. И тут же нашел его – одинокая телекамера стояла чуть в стороне, и немолодой оператор, тот же самый, что снимал когда-то Премьера, устало сидел и пил апельсиновый сок в ожидании минуты, когда будет востребован.

На вечер явился гастролирующий по России американский маг и прорицатель русского происхождения, чернявый, красногубый, с огненными чернильно-фиолетовыми глазами, в длинном, несусветном розовом фраке с расходящимися эстрадными фалдами, с разноцветными перстнями, покрывавшими длинные и очень бледные руки.

Тут была новая знать, ничем не напоминавшая прежнюю, сходившуюся на советские празднества по случаю юбилеев и съездов. Ту, напыщенную, чиновно-важную, наивно-чопорную, состоящую из партийных вождей, космонавтов, литературных лауреатов, засекреченных ученых и прославленных героев труда, смыло бесследно паводком перемен. Только один из прежних, казавшийся бессмертным, переживший множество геологических эпох, похоронивший мамонтов, фараонов, абсолютных монархов и красных вождей, присутствовал среди нарядной, легкомысленно-скоротечной толпы. Востоковед, дипломат, разведчик, грузный и маленький, в бандаже, с обрюзгшим лицом, выворачивая в стороны больные ноги, шел, белея вставными зубами, весь в лиловых пятнах не сгорающей в огне саламандры. Его, как Вия, вели под руки прямо к Мэру, с которым он затевал новую политическую партию себе на забаву, Мэру на погибель.

Вдруг головы всех, как чаши подсолнухов, повернулись разом в одну сторону, откуда, невидимое, всходило светило. Дочь, в вечернем туалете, блистая красотой, властная, сильная, обольстительная, шла по галерее, ступая в раскрывавшийся перед ней коридор. Ни на кого не глядя, всем улыбалась, вызывая у дам угодливые улыбки и злой завистливый блеск в глазах, порождая вожделение мужчин, заискивающие поклоны дельцов, подобострастные приветствия высоких чиновников. Ее сопровождал Плут, превративший чопорный, серо-невзрачный Кремль советских времен в помпезные имперские палаты. Мэр торопился навстречу, раздвигая в верноподданной радости редкозубый рот, лоснясь от преданности, умудряясь изображать одновременно два взаимоисключающих чувства. Уничижительное смирение и холопью покорность по отношению к гордой и надменной властительнице. И торжествующее величие, ликующую надменность по отношению к окружавшим. Не решаясь поцеловать протянутую Дочерью кисть, он сжал ее двумя ладонями.

Вновь по галерее пробежал трепет, обращая в одну сторону чуткие лица, ищущие взоры. Прибыл Патриарх, медленно, с остановками преодолевая ступени моста, вознесся на вершину, как на Елеонскую гору, утомленный, совершив подвиг служения, готовый окормлять, проповедовать, отпускать грехи. Он был облачен в золотую ризу, сиявшую, как доспехи. В руках у него был высокий жезл, которым он был готов пасти неверное, изнеженное, неразумное стадо, насаждая в нем ростки благодати. Борода величественно рассыпалась по лучезарному облачению. Он источал благость, смирение, понимал, как важно людям узреть его, усладить взоры сиянием солнечных риз. Ему сопутствовал священник, псаломщики, которые несли саквояжи, где были спрятаны чаша, кропило, Евангелие, – орудия освящения моста.