Господин изобретатель

В вагоне мое удивление продолжилось. Конечно, красное дерево, начищенная бронза и все такое, но купе без дверей, два коротких дивана напротив друг друга, с другой стороны прохода – такое же открытое отделение. В вагоне четыре отделения, первое закрыто занавеской (как выяснилось, предназначалось оно для дам, путешествующих без сопровождающих, ну прямо как сейчас в СВ, где допустимо только однополое размещение незнакомых лиц, а я-то думал, что вопросами нравственности озаботились лишь в двадцатом веке). Хотя были и вагоны с «семейными» закрытыми отделениями, и даже такие купе с перегородкой, в которой была дверь, объединяющая два купе первого класса в одно. Так что возможностей для спланированного адюльтера в это время было хоть отбавляй, а вот для романтичного дорожного знакомства – нет. Впрочем, пройдет еще десяток-полтора лет, и вагоны станут более привычными, появятся вагоны-рестораны, и возможностей для приятной дороги с очаровательной незнакомкой станет гораздо больше. А сейчас моим соседом стал одышливый толстяк, по виду – чиновник в генеральских чинах, так как за ним в вагон внесли «генеральскую» шинель на красной подкладке, без погон, но с какими-то петлицами, и фуражку с кокардой. Сам толстяк был в темном сюртуке с серебряным шитьём по вороту и обшлагам, и золотым ромбиком с двуглавым орлом наверху, и синим эмалевым крестиком по центру[60]. Я поприветствовал «его превосходительство» и помог распихать в сетчатые полки, расположенные сверху диванов, многочисленные кулечки, баул и саквояж. Да, пропала моя надежда на романтическое путешествие в компании очаровательной баронессы или графини, о чем обожают писать авторы романов в двадцать первом веке, а ведь толстяк стопроцентно храпеть будет как паровоз. Тут паровоз дал гудок, и через некоторое время поезд довольно плавно тронулся.

Я смотрел в окно и думал, что так и хочется пропеть за группой «Любэ»: «…о многом, я думал о разном, смоля папироской во мгле». Но никаких серьёзных мыслей в голову не приходило, а тут еще толстяк предложил как нечто само-собой разумеющееся в дороге:

– Молодой человек, – обратился ко мне штатский генерал, – а не дерябнуть ли нам по стопочке французского коньячку, – мне тут коллеги собрали кой-чего в дорогу!

– Не откажусь, ваше превосходительство. Александр Павлович, юрист, еду в столицу по личным делам, – представился я. – Вас, простите покорно, как величать?

– Давайте без чинов, Александр Павлович, – Модест Сергеевич, профессор кафедры гистоморфологии[61]

и анатомии Военно-медицинской академии, возвращаюсь домой, – в свою очередь, представился «статский генерал».

Он достал то, что у меня сразу вызвало ассоциации со словом «поставец», и то, что я первоначально принял за баул: своего рода походный буфет, где нашлась серебряная фляжечка с серебряными же стопочками и всяческие закуски и закусочки в серебряных же судках. Там же были приборы на двоих и накрахмаленные салфетки.

Удобно расположив все это великолепие на скатерке, покрыв ею плоскую крышку баула (столика в купе было не предусмотрено), мы выпили за знакомство, потом за дорогу, потом еще за что-то под неодобрительные взгляды аристократических соседей из купе напротив. Но коньячок был хорош, закусочки тоже, хотя как-то не принято коньяк ничем закусывать, так что маринованные и соленые грибки подошли бы более под водочку вместе с расстегайчиками[62] с разнообразной начинкой. Может, в этом и таилась неприязнь чопорных аристократов, сидящих напротив, к нашей пирушке. А чем еще прикажете в дороге заниматься? «Превосходительство», разомлев, было и соседям напротив предложил присоединиться к нам, на что они надменно отказались с таким видом, будто профессор предложил им отведать жареную лягушку. Хотя, может, аристократы, они более лягушек уважают, а у нас так даже простых устриц не было…

Одним словом, толстяк оказался простым и радушным, и я уже поблагодарил судьбу, что не еду с каким-нибудь напыщенным «фон бароном».

– Любезнейший Александр Павлович, вот вы – юрист, судя по всему, преуспевающий, раз в первом классе путешествуете, – слегка заплетающимся языком вещал «его превосходительство». – А известно ли вам, сколько расплодилось шарлатанов, лечащих электричеством? И многих ли из них осудили?

– Модест Сергеевич, я уже года два как оставил практику, – ответил я, – но, смею предположить, что ни одного.

– Верно, расплодилось шарлатанов, месмеризм всякий, гипнотизм, – с неожиданной злостью в голосе произнес только что еще пьяненький и добродушный «превосходительство», – несчастные больные им верят, а потом к нам пожалте, в анатомический театр. И все при полном попустительстве властей… А вы чем, Александр Павлович, хлеб свой насущный зарабатываете? – тоном допрашивающего жандарма произнес толстяк. – Или богатые родители обеспечивают, раз по специальности не работаете?

– Нет у меня богатых родителей, – пытался защищаться я от наскока внезапно впавшего в гневливость профессора, – я зарабатываю наукой.