Господин Мани

— Так в один миг наступит и исцеление, мадам, поверьте мне, помолчит немного хахам, вот так поулыбается, а потом мы поставим его на ноги.

Мы так просто не сдадимся. Мы поборемся за вас, учитель. Поборемся!

— Нет, я тихо, тихо. У меня, донна Флора, есть уже одна мысль, как вернуть хахаму дар речи, еще на корабле я думал об этом…

— Вот если принести и поставить перед ним портрет Наполеона? Это подействует на него как красная тряпка на быка, он всегда возбуждается, когда заходит речь об этом императоре. Вы же знаете, хахам Шабтай вместе с другими старейшинами был приглашен к Наполеону в Париж, и с тех пор это для него самая волнующая тема. Я помню, как я совсем ребенком сидел у его ног у нас в доме, когда он впервые приехал в Салоники и слушал, как он по косточкам разбирал этого монарха, который в то время все глубже и глубже увязал, в русских снегах.

— Нет, конечно, донна Флора, не сейчас…

— Потихоньку… можно и погодить… но ведь я не сделал ему больно? Ну скажите, донна Флора. Мне кажется, он глядит на меня изумленно. Ведь даже накричать на меня он не может…

— Да, как страшна десница Всевышнего! Вот так рассечет она вдруг человека… Но Боже сохрани, пусть мой учитель и господин не думает, что он сейчас будто расколот надвое. Упаси Боже, пусть он знает, что для нас, его учеников, для тех, кто любит и почитает его, хахам дорог весь, целиком, дорог безмерно. Вот, донна Флора, я, с вашего позволения, беру его здоровую руку. Ведь… Можно же?

— И пожать еле-еле… Ведь тоже можно?

— И поцеловать?

— Благословите меня, отец и учитель… Благословите старейшего из своих учеников…

— Благословите несчастного, на долю которого выпало столько страданий.

— Нет, донна Флора, я не плачу…

— Упаси Бог…

— Нет, мадам… Позвольте… Я уже пришел в себя.

— Что значит «пропал»? Как это так?

— Нет, донна Флора, я только ждал пока родится ребенок. Да, он родился на радость всем.

— На исходе Судного дня.

— Мальчик, мальчик, рожденный в Иерусалиме. Вы ведь, мадам, теперь, можно считать, бабушка. Не довелось вашей бедной сестре увидеть внука, и вы сейчас как будто вместо нее.

— Да, я тоже, можно сказать… Я тоже, с Божьей помощью. Роженица здорова, и ребенок в порядке, и все шлют вам привет: и Рафаэль Валеро, и весь город — его переулки, его раввины, дома и синагоги, колодцы, базарная площадь, комната в вашем доме, ваша спальня со сводчатым окном и ваша кровать, ваше девичье ложе, на котором и я проспал немало ночей, укрываясь вашим одеялом и думая о детстве — своем и вашем.

— Да, в вашей кровати, что наполняло меня особой радостью. Ваш зять отвел молодым комнату ваших родителей, да будет земля им пухом. Там они и жили, бедолаги, а меня поместил в вашу светелку, где я обитал между двух дивных зеркал, которые вы повесили на стенах. Они порой буквально сводили меня с ума. Теперь я понимаю, донна Флора, почему в Иерусалиме вы так упорно не хотели выходить замуж — ведь в этой комнате всегда кажется, что в ней еще кто-то есть… ха-ха-ха.

— Я назвал его Моше Хаим. Чтобы начать новую страницу.

— Нет, в честь отца я не хотел. Довольно с меня имен умерших отцов, которые сжимают в кольцо, несут, как проклятье, печать прошлых неудач и напастей. Мне надоела Книга Берешит,[84] я пошел дальше, раскрыл Книгу Шмот[85] и выбрал самое простое имя — Моше. Благочестие пророка да послужит нам защитой… Смотрите, донна Флора, он улыбается. Учитель, вы одобряете мой выбор?

— Он кивает. Он слышит и понимает. Слава Всевышнему! Вот послушайте меня, донна Флора, совсем, совсем скоро болезнь отпустит хахама, мы и оглянуться не успеем, как он уже будет опять наставлять нас на путь истинный… Ему надо лишь немножко перевести дыхание…

— Конечно, мало-помалу… без нажима…

— Роды были очень тяжелые, донна Флора, но она держалась молодцом…

— Ее отец Рафаэль испугался и сбежал в синагогу читать псалмы, а я простоял там десять часов как стражник из гвардии султана… подавал горячую воду и полотенца.

— Нет, мадам, на вашей кровати, которая была моей, а тогда была выделена Тамар. Так что вы можете тешить себя мыслью, что ребенок родился на вашей кровати.

— В последний момент она испугалась и ни за что не хотела рожать на кровати родителей, служившей ей брачным ложем. Она просила помощи свыше, и мы перевели ее на кровать ее любимой тети, где ей могли помочь и заслуги ее прославленного «дяди». Они-то и сыграли, наверное, решающую роль, — слышите меня, учитель? — потому что роды были очень тяжелыми, но ребенок все же появился на свет.

— Десять часов, схватка за схваткой.

— Две акушерки — жена Сурнаги и вторая, по имени мисс Стюарт, монахиня, высокая, как жердь, и плоская, как доска, очень большая умелица — ее прислал английский консул, который до сих пор не может прийти в себя после смерти нашего Иосефа.

— Ночью, донна Флора, перед самым рассветом, мы услыхали долгожданный крик, и если позволите, если это не сочтется за дерзость, то я должен сказать: нам обоим, и ей, и мне так не хватало вас, нам было так одиноко, и мы так сожалели, что вас нет с нами рядом…