Господин Мани

— Но как? Как, бабушка? Вы все-таки безнадежны… Вы не поняли ни слова, не уловили идею… Наоборот, я говорю все время только о нашей свободе… Мы не можем на протяжении всей истории гоняться за каждым из них… Надо дать им возможность самоустраниться… Ведь я пекусь только о нашей бедной Германии, о нашем впавшем в отчаяние фюрере, нашем будущем…

— Не говорите так… это совсем неверно…

— Нет, теперь я понял, вы хотите "положить меня костьми" в обреченном последнем бою за Германию… Так вы послали на смерть Эгона во время той, первой войны… Значит, я был прав… Вы до сих пор не можете примириться с моим существованием… Я думал, что вас привели сюда забота и любовь, думал даже, что, может быть, вы останетесь со мной здесь, на острове. Сейчас я вижу, что вы приехали сорвать меня отсюда. Нет, тому не бывать, я не согласен. Не показывайте, бабушка, никому этот приказ, не передавайте его. Я умоляю вас…

— Оскорбление памяти? Ради Бога, чью это память я оскорбляю?

— Нет, я не отдам вам его пока вы не пообещаете… Уничтожьте… этот документ недействителен, а главное никому не нужен…

— Тогда я разорву его… Оторву и дам вам на память его подпись, а остальное порву на кусочки и развею по ветру…

— Нет, я посмею… Не верну… не верну… Я рву его у вас на глазах с чистым и спокойным сердцем. Я навидался мертвых и не хочу пополнять их ряды. Вы не вправе решать за меня… не вправе. Если вы умертвили Бога, это не значит, что вы можете занять его место. Вы не "Минос, сын-внук Зевса"…

— Если так, я отказываюсь от чести носить это имя… Я появился на свет "на замену", которая ничего никому не смогла заменить, потому что в ваших глазах само творение — это большая ошибка, мир не имеет право на существование, потому что в глубине души, по духу, вы — их породы, ваша меланхолия имеет ту же природу…

— Да не нужна мне доля в поместье. Я не возьму и щепотки земли. Я не желаю участвовать в безумной, заранее обреченной битве, задуманной фюрером… Я остаюсь здесь и не тронусь с этого острова пока сюда не придут англичане. Нет, бабушка, вы не "Минос, сын-внук Зевса", не вам судить меня, вы не имеете права… послушайте…

— Нет послушайте…

— Послушайте, вы обязаны, это из Гомера, которого вы сами прислали мне…

— Подождите, послушайте, как прекрасны слова Одиссея:

В аде узрел я Зевесова мудрого сына Миноса;Скипетр в деснице держа золотой, там умерших судил он,

Сидя; они же его приговора, кто сидя, кто стоя,Ждали в пространном с вратами широкими доме Аида.

ПОСТСКРИПТУМ

Эгон Брунер. Известие о том, что самолет, которым летела его бабушка, сбит и упал в море, было передано фельдфебелю Эгону Брунеру лишь спустя несколько дней. Он тяжело переживал ее смерть, потому что был по-своему к ней очень привязан. Особенно больно было ему вспоминать о последней встрече, которая для обоих закончилась удручающе. Тем не менее, в глубине души Эгон был уверен, что, порвав приказ, он поступил правильно.