Гостиница тринадцати повешенных

– Ужинайте без меня, дорогой хозяин, а моему слуге скажите, чтобы, как только поест, отправлялся к Люксембургскому дворцу и ждал у ворот.

– Как? Вы нас уже покидаете, любезнейший господин Паскаль? – сокрушенно вопросил Ла Пивардьер.

– Так нужно. Дела – прежде всего.

– Черт бы побрал эти дела… и приключения.

Из-под прилавка показалось хорошенькое, только очень бледное личико Жильетты.

– Вы нас покидаете, сударь? – повторила она. – И даже не отужинаете с нами?

– Если вы пожелаете меня подождать, – отвечал Паскаль, рассмеявшись, – то, возможно, и отужинаю.

И он побежал догонять двух ловкачей

, между которыми тем временем происходил такой диалог.

– Это, однако, унизительно, – горячо говорил Мирабель. – Быть побежденным, да еще черт знает кем!

– Какое мне дело до того, кто он, – отвечал Лафемас, – когда вскоре он станет тем, кем я хочу его видеть.

– И во что ты хочешь его обратить? – полюбопытствовал Мирабель.

– В свое орудие, черт возьми. И ты убедишься, что в хороших руках это будет весьма действенное орудие.

– А если он откажется тебе служить?

– О, в таком случае… мы постараемся показать ему, что иногда не следует учить тех, кто могущественнее тебя.

– Ты вновь будешь с ним драться?

Лафемас пожал плечами.

– Нет, с ним буду драться не я, а мы.

– Только вдвоем? – спросил Мирабель с улыбкой.

– До чего же ты глуп, шевалье! – отвечал на это Лафемас и шутя потрепал товарища за ухо.

Глава X

Как господин де Лафемас был вознагражден за свое усердие, и как кардинал де Ришелье протянул руку Паскалю Симеони

К совершеннолетию Людовика XIII Мария Медичи выстроила в предместье Сен-Жермен Люксембургский дворец, обширный сад которого простирался до Шартре.

Кардинал де Ришелье, бывший тогда еще простым епископом в Люсоне и главным надзирателем экс-регентши, поселился в малом Люксембургском дворце, который построил себе рядом с большим, где и жил все время, пока сооружали его кардинальский дворец.

В этом-то малом Люксембургском дворце мы и увидим первого министра в феврале 1626 года, вечером того дня, богатого событиями, коими наполнена первая часть, послужившая прологом к этой истории.

Это было ровно за два часа перед тем, как граф де Шале явился в особняк герцогини де Шеврез, где, как нам известно, он по первому призыву своей возлюбленной слишком послушно, к своему несчастью, вступил в заговор, последствия которого окажутся для него крайне печальными.

Это было спустя полчаса после необычной дуэли Паскаля Симеони и Исаака де Лафемаса.

Кардинал находился в великолепном салоне, по стенам которого тянулись шкафы богатой библиотеки, а по центру стоял громадный стол, покрытый дорогим ковром и заваленный бумагами и портфелями. Вокруг этого стола, освещенного двумя десятками восковых свечей, сидели десять секретарей, и все как один писали под диктовку министра; но вскоре, по поданному кардиналом знаку, все удалились, за исключением Жуана де Сагрера, любимого пажа министра. Укутанный в меха, Ришелье полулежал в глубоком кресле у пылавшего камина и рассеянно гладил двух кошек, сидевших у него на коленях. Перед ним стоял капуцин с лицом, сильно изрытым оспой, рыжей бородой, косыми глазами и босыми ногами в грязных сандалиях.

Этим капуцином был Франсуа-Леклер дю Трамбле, более известный в истории под именем отца Жозефа, которое он принял в монашестве, в возрасте двадцати двух лет, после того как оставил военное поприще, где достойно проявил себя в годы своей молодости.

Отец Жозеф был наперсником кардинала, его посредником во всех мало-мальски важных предприятиях. Это был, как говорят, главный подстрекатель к принятию жестоких мер, с помощью которых Ришелье удалось уничтожить во Франции феодализм и создать на его обломках прочное могущество государства. Одним словом, это был верный друг первого министра как в счастье, так и в несчастье. Столь верный, что, когда он умер, Ришелье воскликнул: «Я потерял правую руку!»

* * *

– Ну, Жуан, – сказал вдруг кардинал пажу, – вы закончили?

– Еще пару минут, монсеньор, – отвечал молодой человек. – Я испортил один лист, замарав его чернилами, и должен был начать снова.

– А куда вы девали испорченный лист?

– Вот он, монсеньор.

– Дайте.

И министр, скомкав поданный ему пергамент, на котором было написано несколько строк, бросил его в камин, сказав: «Все или часть оного должно появиться в свое время».

– Что же это такое, монсеньор? – спросил отец Жозеф.

– Пустяки! – отвечал Ришелье с притворным равнодушием. – Это отрывок из моей трагедии «Мирам».

Капуцин покачал головой.