Государь (СИ)

Замешкавшись, сеунч неуверенно поклонился и предпочел не отвечать: одним движением стряхнув пропыленную гонцовскую суму с большого ярко-желтого тубуса для грамот — он замер, почтительно удерживая его на вытянутых руках.

— Мишка, прими.

Безжалостно срезав шелковый шнурок с затейливым узлом, и с тихим хрустом сломав оттиск отцовского Единорога на печати из алого сургуча — младший соправитель Русского царства вытянул первое и самое большое из полудюжины плотно скрученных посланий, раскатал его перед собой и медленно провел рукой.

— Хм, хан Девлет-Герай в силах тяжких пробился через Пояс Богородицы… Тревожные вести.

Что подручник Салтыков, что гонец одинаково изумились равнодушию в голосе государя-наследника — и ему же во взглядах царевны и вызывающе рассевшейся на подлокотнике малого трона барышни Гуреевой. Спустя пять минут вдумчивого чтения Дмитрий вновь обратил внимание на гонца:

— Доверены ли тебе слова?

— Да, государь.

— Молви их: чужих здесь нет.

— Великий государь, царь и великий князь Иоанн Васильевич всеа Руссии повелел донести до тебя, государь: фигуры расставлены!

Боярич Салтыков поневоле скосил глаза на столик у дальнего окна, столешня которого была расчерчена на бело-черные квадратики — заставленных фигурками для тавлей, с большим искусством вырезаных из черного и белого нефрита. Похоже, очередная партия меж отцом и его первенцем была в самом разгаре — и ей ничуть не мешали девять сотен верст, разделяющих Москву и Вильно! Меж тем, Великий князь Литовский достал из ящика стола небольшой кошель, звякнувший десятком новеньких серебряных рублей, и бросил его вестнику.

— Порадовал… Пока отдыхай.

Когда озадаченный сеунч спиной вперед покинул покои, Дмитрий убрал ладонь с упругого бедра своей ученицы, на котором под плотным шелком платья стремительно выцветал и рассасывался сине-багряный след от мужского сапога, и обыденным тоном известил сестру:

— Князь Черкасский преставился.

Едва не поставив кляксу на старательно выводимых строчках своего задания, Евдокия дрогнула губами. Но тут же опамятовалась и смогла удержаться от улыбки — более того, даже нахмурилась:

— Печально сие слышать. Большое горе… Особенно для князя Шуйского-Горбатого.

— Воистину. Он отписал батюшке, что его зять погиб от охотничьей стрелы какого-то лесовика-вогула, когда во главе своих воинов преследовал обоз с пушной казной сборщика налогов Кучум-хана.

Боярич Салтыков жадно слушал, впитывая каждый звук и стараясь понять отношение государя и его сестры к смерти царского деверя. По всему так выходило, что они и в самом деле огорчены… Надо же? Большой набег Димитрия Ивановича не взволновал, а о Черкасском — пусть и мимолетно, но опечалился. Чудны дела твои, Господи!

— Мишка, призови-ка мне боярыню-пестунью и Старицкого.

С коротким поклоном подручный отправился исполнять повеление: вроде и отсутствовал всего ничего, но когда вернулся — отцовским посланием уже завладела царевна Евдокия, с тихим смехом показывая какое-то место в записях весело улыбающейся Аглае Черной:

— … такая же дура, как и Машка Робустова! В конкубины она наладилась, надо же⁉

— Это дочка придворного художника Тинторетто?

— Она! Тоже на Федю поглядывала и облизывалась, пока маэстро Якоп ей укорот не сделал.

— И что теперь с этой Франкой Кесеровой будет? В монастырь?

Досадуя, что пропустил что-то явно интересное из внутренней жизни царской Семьи, боярич начал лихорадочно припоминать всех смазливых девиц-чужеземок в Москве, не забывая внимательно слушать — и конечно же, смотреть. Редко ему вот так открыто и невозбранно доводилось любоваться расцветающей царевной, которую он помнил худенькой большеглазой девчонкой; да и Аглайка Гуреева уже мало походила на прежнюю нескладную девку-селянку. Холеные, красивые, и увы — напрочь равнодушные к молодому бояричу. Даже зеленоглазая брюнеточка: а ведь он, между прочим, не самого худого рода!..

— Да она же католичка, какой монастырь ее примет? И отец ее у батюшки в чести…

Переглянувшись, обе девушки вопрошающе уставились на Дмитрия, который как раз читал послание от младшего брата. Не отрываясь от убористых строчек с красивыми завитушками и знаками, он предположил:

— Скорее всего — выдадут замуж за того, кто ей ребенка сделал. Федор ее от себя удалил, но на зодчего Себастьяна зла не держит: пишет, тот о блудливую дочку немалый пучок розог обломал, а своего будущего зятя за малым не оскопил.