Государь (СИ)

Упомянутая целительница как раз закончила разливать свежесваренный напиток по четырем фарфоровым кубкам, добавив в две посудинки свежие сливки и сахар. В третью она всыпала и размешала порцию душистой корицы, в последнюю же влив десяток капель янтарно-маслянистой жидкости, в которой любой урожденный гасконец опознал бы отменный арманьяк — и с легкой улыбкой протянула подошедшему Ивану первый и последний кубки, который тот и передал младшему брату и отцу. Что же до гостей Кабинета, то им такие излишества не полагались: впрочем, чернецы и не роптали, будучи в изрядно растрепанных чувствах — из-за того, что увидели и услышали с момента появления царских сыновей. Изумление и огорчение, сомнения и опаска: но более всего в их душах было праведного гнева и тревоги из-за откровенно наглых и не по чину дерзких речей среднего царевича. Ведь Великий государь даже и не думал одергивать сыновца, тем самым неявно подтверждая смутные подозрения сидевшего за столом священноначалия. Какие именно? С началом весны молодой Иоанн начал присутствовать на каждом важном заседании Боярской думы, где порой держал смысленые речи перед думными чинами; волей Великого государя его распоряжения принимались к исполнению во всех московских приказах — уравняв в этом царевича со старшим братом-наследником. Под руку Иоанна собирали отдельную тысячу безземельных служилых дворян; его поставили главным распорядителем во время приема посольства цесарцев — а затем Ивану уже самому доверили принимать малое посольство каких-то краснорожих иноверцев. Помимо прочего, он начал отъезжать в Александрову слободу по неким важным делам царской Семьи так же часто, как до него это делал государь Московский Димитрий Иоаннович… И еще одно «лыко в ту же строку»: молодой царевич уже два года как вошел в полные лета, а любящий отец по сию пору не назначил ему подходящий удел для наследственного кормления. Однако Иван не роптал, не выказывал даже и малейшего недовольства, и вообще выглядел полностью довольным жизнью!.. По отдельности все это смотрелось еще терпимо, но все вместе понемногу подводило церковных иерархов к поистине тревожной мысли о том, что Великий государь потихоньку готовит среднего сына к… Самостоятельному правлению, взамен ослепшего происками врагов первенца? Этот ошеломляющий вывод буквально распирал епископов и митрополита, так что после ухода семнадцатилетнего возмутителя их спокойствия за столом еще несколько минут царило молчание — священство чуточку растерянно переглядывалось, ведя таким образом молчаливый диалог. Что до самовластного правителя Русии, то он тревогами своих гостей откровенно пренебрегал: наслаждаясь вкусным кофе с арманьяком, царь с большим интересом наблюдал за тем, как из-под рук талантливого Федюни выходит маленький портрет-зарисовка Леонида, архиепископа Новгородского и Псковского. Получалось не только очень похоже, но и смешно — ибо юный художник весьма точно уловил метания церковного нейтрала, который отчаянно не желал хоть как-то портить отношения ни с другими иерархами, ни со светской властью.

— Гхм-гм…

Посмаковав на языке очередной мелкий глоточек превосходно согревающего и умеренно бодрящего напитка, Великий государь обратил внимание на архимандрита Афанасия — который под понукающим взором митрополита и его сторонников неохотно достал из глубин своей рясы книгу в обложке из зеленого сафьяна. Положив ее перед собой, настоятель Чудова монастыря осторожно покосился на Иоанна Васильевича, и нейтральным тоном пояснил:

— Вот, на прошлой седьмице подкинули в обитель…

Половина сидящих за столом церковников тут же уставилась на царя — коий упорно не желал проявлять хоть какую-то заинтересованность в разговоре со священноначалием. Пришлось архипастырю Филиппу добавить подробностей, смешав их с печальной укоризной:

— Книжица сия писана рукой твоей целительницы… Тайными письменами преотвратного вида.

Энергично закивав, епископ Сергий тут же добавил свое авторитетное заключение:

— Как есть богопротивная каббала!

Не смолчал и владыко Герман:

— Или вовсе чертокнижие!.. Кого держишь близ сердца своего, Великий государь? Уже и слухи дурные пошли о том, что больно много власти над тобой забрала эта Дивеева.

Огладив ухоженную бороду и изобразив на лице «как же вы меня утомили!», самовластный правитель отставил в сторону еще не опустевший кубок и лениво пошевелил пальцами — сподвигая архимадрита встать и с легким поклоном вручить ему сафьяновое доказательство грехопадения.

— Слухи, говоришь?

Сорокалетний царь был известен не только любовью к чтению разных книжных трудов, но и осторожностью — посему на его столе легко нашлась специальная костяная лопаточка, с помощью которой полагалось вскрывать и читать разные послания. Переворачивать страницы она тоже годилась: шелестя плотной дорогой бумагой, хозяин Московского Кремля меж делом допил свой кубок и все тем же обманчиво-рассеянным тоном уточнил у архиепископа Казанского:

— А их, часом, не те же людишки распускают, кои во мне любовь к астрологии углядели?