Государство и политика

– Ты же виноват, – примолвил я, – заставив меня говорить о благе то, что мне кажется.

– Да и не переставай, – сказал он, – и если что, то продолжай раскрывать подобие с солнцем, – когда что-нибудь остается.

– И многое таки остается, – сказал я.

– Так не оставляй ни малейшего обстоятельства, – примолвил он.

– Думал бы пропустить многое, – сказал я, – но сколько будет возможно в настоящее время, добровольно не пропущу.

– Да, не надо, – примолвил он.

– Итак помысли, – продолжал я, – мы говорим, что есть два предмета, и один из них царствует над родом и местом мыслимым, а другой опять над видимым, – не говорю – над небом, чтобы не показалось тебе, будто я хитрю, пользуюсь двузнаменательностью слова[361]. Так держишь ли ты эти два вида – видимый и мыслимый?

– Держу.

– Возьми же для сравнения линию, разделенную на две равные части, и каждую часть опять раздели таким же образом, – одну рода видимого, другую – мыслимого, и у тебя в видимом, по относительной ясности и неясности, одна часть будет состоять из образов[362]. А образами я называю, во-первых, тени, потом изображения в воде и в том, что сложилось как густое, гладкое, прозрачное и все такое, если понимаешь.

– Понимаю.

– Теперь положи другое, к чему оно подходит, то есть: окружающих нас животных, всякую растительность и весь род рукоделья.

– Полагаю, – сказал он.

– А хотел ли бы ты, – спросил я, – чтобы в это деление вошли – истина и неистина, чтобы удерживаемое мнением так относилось к знаемому, как уподобляемое относится к тому, чему уподобляется?

– Я-то и очень хочу, – сказал он.

– Рассматривай же опять и часть мыслимого: надобно ли рассечь ее?

– Как?

– Душа принуждена искать одну свою часть на основании предположений, пользуясь разделенными тогда частями, как образами, и идя не к началу, а к концу: напротив, другую ищет она, выходя из предположения и простираясь к началу непредполагаемому, без тех прежних образов, то есть совершает путь под руководством одних идей самих по себе[363].

– Эти слова твои, – сказал он, – я недовольно понял.

– А вот сейчас поймешь, – примолвил я, – ибо выслушав наперед это, легче уразумеешь дальнейшее. Ты знаешь, думаю, что люди, занимающиеся геометрией, счислением и подобными тому предметами, предполагают чет и нечет, фигуры, три вида треугольников и другое, с этим сродное, смотря по ходу работы. Делая эти предположения как уже известные, они не считают нужным давать в них отчет ни себе, ни другим, как в деле, для всякого очевидном. Выходя из таких предположений и исследуя уже прочее, они оканчивают разрешением того, что имели в виду рассмотреть.

– Без сомнения, – сказал он, – это-то я знаю.

– Так ты знаешь и то, что когда занимаются видимыми формами и рассуждают об них, тогда мыслят не об этих, а о тех, которым эти уподобляются: тут дело идет о четвероугольнике и его диагонали самих в себе, а не о тех, которые написаны; таким же образом и прочее. То же самое делается, когда ваяют или рисуют: все это – тени и образы в воде; пользуясь ими как образами, люди стараются усмотреть те, которые можно видеть не иначе, как мыслью.

– Ты справедливо говоришь, – сказал он.

– Так этот-то вид называл я мыслимым и сказал, что душа, для искания его, принуждена основываться на предположениях и не достигает до начала, потому что не может взойти выше предположений, но пользуется самыми образами, отпечатлевающимися на земных предметах, смотря по тому, которые из них находит и почитает изображающими его сравнительно выразительнее[364].

– Понимаю, – сказал он, – что ты говоришь это о геометрии и прочих сродных с нею искусствах.

– Узнай же теперь и другую часть мыслимого, о которой я говорю, что ее касается ум силою диалектики, делая предположения, – не начала, а действительно предположения, как бы ступени и усилия, пока не дойдет до непредполагаемого, до начала всяческих; коснувшись же его и держась того, что с ним соприкасается, он таким образом опять нисходит к концу и уже не трогает ничего чувственного, но имеет дело с видами чрез виды, для видов и оканчивает на видах[365].

– Недовольно понимаю, – сказал он – (мне кажется, ты излагаешь дело трудное); однако ж вижу, хочешь определить то сущее и мыслимое, которое яснее созерцается чрез знание диалектики, нежели чрез так называемые искусства, в которых начала суть предположения, так что созерцатели на этом основании принуждены созерцать мыслимое и сущее рассудком, а не чувствами, и потому в исследовании, не восходя к началу и оставаясь в пределах предположений, по твоему мнению, не постигают их умом, хотя исследования их поначалу бывают умными. Рассудком же называешь ты, мне кажется, не ум, а способность геометров и подобных им; так что рассудок действует между мнением и умом[366].

– Весьма удовлетворительно объяснил ты, – сказал я.