Государство и право в Центральной Азии глазами российских и западных путешественников. Монголия XVII — начала XX века

Следует отметить, что в первые десятилетия XVIII в. российские власти и их дипломатические представители «по инерции» продолжали пытаться вступать в отношения с монгольскими правителям, как они это делали в XVII в., до вхождения Монголии в состав империи Цин[218]. Им даже выделялись средства и подарки для вручения не только китайским, но и монгольским правителям и чиновникам[219]. Однако очень скоро дипломаты убедились, что монгольские правители выполняют исключительно волю цинских властей, не позволяя себе ни малейшего проявления самостоятельности.

Так, русские послы и другие дипломатические представители неоднократно упоминают, что те отказывались пропускать их через свои владения, задерживая до получения указаний от маньчжурских властей[220]. Причиной были либо проблемы, связанные с монгольскими перебежчиками, которых русские пограничные власти отказывались выдавать, либо разного рода торговые споры и пограничные стычки между представителями монгольской и русской сторон

[221]. Монгольские феодалы могли самостоятельно участвовать только в решении мелких локальных вопросов. Например, в сентябре 1720 г. из Красноярска был направлен к «мунгальскому владельцу Гунбеку» сын боярский Тимофей Ермолаев, чтобы потребовать возвращения бежавших к тому русско-подданных «ясачных иноземцев». Вскоре выяснилось, что те бежали, напуганные слухом, будто их собираются насильно крестить, и вопрос о возвращении был решен без вмешательства маньчжурских чиновников[222].

Более активно проявляли себя лишь те представители монгольской знати, которые сами находились на маньчжурской службе[223]. Например, П. С. Паллас пишет, что переговоры с российскими пограничными властями по поводу возврата перебежчиков вел монгольский тайджи, который носил маньчжурский ранг «бошко» и, как и трое его подчиненных, обладал цинскими символами отличия, что позволяло ему вести себя более решительно и самостоятельно в переговорах с русскими[224]

. Согласно участнику посольства Ю. А. Головкина в Китай в 1805 г.[225], монгольский князь Юндэндоржи, пограничный ван в Урге (с 1786 г.), был свояком цинского императора Цзяцина (1796–1820), поэтому по своему усмотрению распорядился принять русское посольство[226].

В первой трети XVIII в. формальным главой Монголии, как сообщает Савва Лукич Рагузинский в 1720-х годах, считался Тушету-хан[227], которому «все здешния дела его богдыханово величество определил по старому предусмотрению»

[228]. Не изменилась ситуация и к сердине века: И. В. Якоби также сообщает, что наместником империи Цин в Монголии по-прежнему являлся Тушету-хан[229]. И когда российские дипломаты, уже имевшие возможность разобраться в том, кто же фактически контролирует ситуацию в Монголии, просили назначать для решения пограничных и иных дипломатических споров маньчжурских чиновников, цинские власти каждый раз заявляли, что эти вопросы находятся в ведении монгольских князей[230] — прекрасно понимая, что те все равно дождутся распоряжений из Пекина.

Уже в 1750–1760-е годы в Урге появляются полномочные представители маньчжурских императоров — амбани, носившие титулы ванов: именно они вели переговоры с российскими дипломатами при их проезде через Монголию, тогда как монгольские имели такое право лишь в случае отсутствия амбаня в столице[231]

. Соответственно, учреждение должностей амбаней, т. е. внедрение маньчжур в правящую структуру Монголии, привело к урезанию власти правителя Тушету-ханского аймака.

Однако окончательно статус главного из ханов Северной Монголии (Халхи) оказался потерян им на рубеже XVIII–XIX вв. Согласно Йозефу Реману, участнику российского посольства в Китай 1805 г., «последний хан сего имени навлек на себя немилость покойного Императора разными честолюбивыми намерениями, неблагоприятными манджурским Государям. Он лишен был за то большей части своего имения и подчиненного ему дзасака; теперь живет он небольшим пенсионом и несколькими маловажными улусами, данными ему на содержание в 70 верстах от Урги. Главное его преступление состоит в том, что он после смерти прежнего Кутухты хотел поставить на его место одного из своих сыновей, и употреблял для этого всякого рода пронырства. Мы уже видели, что между прежними Кутухтами двое были из фамилии Тушету-хана; но китайское правительство усмотрело на этот раз его честолюбивые и опасные намерения»[232]. В результате главой монгольских князей Халхи стал вышеупомянутый Юндэндоржи, ван Урги и свояк маньчжурского императора[233]. Последующим Тушету-ханам не удалось вернуть прежний статус, и уже в первой половине XIX в. очередной правитель этого аймака характеризуется просто как «один из четырех владетелей Халхи»[234].