Государство и право в Центральной Азии глазами российских и западных путешественников. Монголия XVII — начала XX века

Нельзя не обратить внимания, что влиятельные представители ойратской знати, как правило, не подлежали чрезмерно суровым наказаниям даже за опасные государственные преступления. И. С. Унковский сообщает, что к хунтайджи Цэван-Рабдану прибыл царевич Санжип (Санджаб), сын калмыцкого хана Аюки (1670–1724), рассорившийся с отцом, который вскоре решил организовать заговор против самого хунтайджи, причем по некоторым сведениям даже заручился поддержкой Далай-ламы; ойратский монарх ограничился тем, что конфисковал у Санжипа его людей, а самого его вместе с супругой выслал обратно к Аюке[191]. Точно так же, когда до хунтайджи дошли сведения, что его сын и двоюродный брат намерены напасть на русское посольство и ограбить его, чтобы показать, что они не «в холопстве» у России, Цэван-Рабдан пригрозил сыну казнью, а брату лишь конфискацией его людей[192]. Правда, согласно сообщению сержанта Д. Ильина, побывавшего в Джунгарии в конце 1727 г., хунтайджи Галдан-Цэрен, наследовавший трон от своего отца Цэван-Рабдана, обвинил в его отравлении свою мачеху Сетерджаб, дочь калмыцкого хана Аюки (1670–1724), и послов из Калмыцкого ханства, в результате чего ханша и ее три дочери были подвергнуты мучительной казни. Четверо калмыцких послов также были казнены, еще один просидел год в заключении, а двое были сосланы

[193]. Однако, как представляется, в данном случае под видом наказания за преступления новый правитель лишь избавился от соперников[194].

Сержант Е. Филимонов, побывавший в Джунгарии в 1751 г., сообщает, что свергнутый правитель «Цебек-Доржи-Намжи» (Цэван-Дорджи-Намжи, 1745–1749) был лишь сослан в Аксу, а один из нойонов за поддержание контактов с ним недолгое время провел в заключении, после чего был выслан на границу с Китаем для несения службы[195]

. Несомненно, простолюдины несли более тяжкие наказания даже за менее значительные преступления.

Эти сообщения позволяют сделать вывод, что наряду с традиционными монгольскими видами наказаний (штраф, телесные наказания, смертная казнь) в Джунгарском ханстве появляется и новый — тюремное заключение. Первые упоминания о нем относятся уже ко второй половине XVII в.: сын боярский М. Ржицкий, ездивший к джунгарскому правителю Сенге в 1669–1670 гг., упоминает, что в подвластном ему «бухарском городе» (в Восточном Туркестане недавно подчиненном Джунгарией) имелась «земельная тюрьма», причем узнал посол о ней не понаслышке: его самого туда посадили и продержали около трех месяцев[196]. Таким образом, ойраты, по всей видимости, переняли этот вид наказания от своих оседлых вассалов.

Сурово наказывались подданные вассальных правителей джунгарских монархов за посягательство на самих ойратов. К. Миллер приводит два примера жестокого наказания казахов джунгарскими чиновниками за преступления против их сородичей. Так, один казах в ставке хунтайджи вступил в драку с местными жителями, одного убил, а другого тяжело ранил камнем, за что его было велено схватить и предать мучительной казни, но поскольку он сам умер от ран, то последовал приказ разрезать его тело на мелкие кусочки и сжечь[197].

Когда же имела место обратная ситуация, и ойрат посягал на иностранца, наказание было гораздо менее суровым. Как сообщает И. С. Унковский, один местный житель «обиду учинил» подьячему Козлову и еще одному посольскому, и его повели на суд к зайсану. Судья приказал выпороть виновного, но русские за него вступились, попросив лишь сделать ему внушение; тогда зайсан приказал сорвать с преступника кафтан и отдать потерпевшим, но они и от этого отказались, поблагодарив зайсана, что «право судил». Дипломат пишет, что так им было велено себя вести[198], вероятно, исходя из знания русскими принципов привлечения ойратов к ответственности за преступления против иностранцев. Точно такая же ситуация имела место в 1751 г., когда русский гонец сержант Филимонов в ханской ставке подвергся нападению местного «калмыка», ударившего его плеткой: русский посланец пожаловался властям, но обидчик был лишь «с некоторым нареканием выслан»[199].

Усиление власти ойратских хунтайджи отразилось и в предпринимаемых ими мерах по охране порядка в своих владениях. Отметим, впрочем, что не только в XVII, но и в первой четверти XVIII в. у них это не очень получалось.

Так, вышеупомянутый служилый бухарец С. Аблин и казак И. Тарутин, ездившие в Цинскую империю в 1671 г., рассказывали, что у них украли лошадей и верблюдов вместе с навьюченными на них товарами. Местные тайджи пообещали устроить розыск, однако Аблин весьма язвительно описал его результаты: «а сыскал [зайсан, которому тайджи поручили розыск. — Р. П.] ли те верблюды и лошади и камки, того они [Аблин и Тарутин. — Р. П.] не ведают, только де им тово не отдали»[200]. И. С. Унковский отмечает, что во время пребывания у Цэван-Рабдана в начале 1720-х годов ему настоятельно не советовали отдаляться без охраны от ставки правителя, чтобы не стать жертвой разбойников[201].