Готика. Провинциальная версия

И медленно, будто тянул чеку из гранаты, вытащил его.

Крови, однако, почти не было.

“Странно. Выходит, я не прав? Не я убил его. Причина в ином. В чем? Инфаркт? Инсульт? Может быть”.

Но врачебная интуиция подсказывала, нет, он пока еще не нашел ответа на ответ, от чего умер больной. Больной? Он поймал себя на мысли, что думает о мертвеце, как о больном, и усмехнулся: “Что ж, это – правильно! Каждый мертвый – это больной, не перенесший свою смертельную болезнь, что иногда протекает чересчур скоротечно. Конечно, больной! Просто лечащий врач не поспел во время. Но так бывает. Но в чем же причина смерти?”

Вариантов, однако, было не много. Это Павел отлично понимал. Не так-то просто умереть в один миг: не вскрикнув, схватившись за сердце, не застонав, не исказив выражение лица гримасой ужаса и боли, не харкнув себе на грудь тяжелый вишневый сгусток.

“Тромбоэмболия? Нет, не похоже”.

Извлеченный из раны, нож уже не казался страшным орудием смерти – обыкновенный, кухонный: длинное узкое лезвие, черная пластмассовая ручка.

“Что с ним делать? Спрятать? – Павел вертел его в руках. – Это его нож, не мой. И он сам виноват. Я – оборонялся. Он первый напал на меня. Я – врач. Моя работа – спасать людей от смерти, не убивать, не драться из последних сил. Но мы дрались… Вот черт! – воскликнул он мысленно. – Понял!”

Еще раз бросив быстрый взгляд на место ранения, он убедился в собственной правоте.

“Теперь ясно, – сказал он себе, не найдя удовлетворения в разгаданной загадке. – Выходит, все-таки убийство! Случайное. Непреднамеренное. Так, кажется, подобные случаи квалифицируются в кодексе?”

Он еще раз заглянул в глаза мертвецу.

– Прости. Не хотел, – произнес он искренне.

Он тут же начал анализировать свои слова: за что он просит прощения? Он защищал собственную жизнь! Разве он виноват в том, что произошло? Нет, не виноват. Он действовал правильно. Ему самому грозила смерть. И нож, зажатый в чужой руке, уже проник через самую прочную преграду – кожу и был готов двигаться дальше, легко раздвигая подлежащие ткани, пересекая оболочки вен и артерий, и напряженные мышцы, и мягкий тубус пищевода, и бамбуковую трость трахеи. Ему угрожала реальная опасность! И был ли у него выбор? Похоже, что был. Стоило просто выполнить его требование. Проще и главное безопаснее.

“Зато ты умер быстро. Счастливчик! Или нет? Ах, ты был лишен тех приятных минут перед уходом, когда вокруг суетятся близкие, когда любое желание исполняется, каким бы глупым и смешным оно не казалось, просто потому, что, возможно, оно и есть последнее. И главное не переусердствовать в продолжении, не превратить приключение в нудную, монотонную обязанность. Ведь сочувствие, и сострадание, и жалость – не безграничны. Они тают пропорционально времени агонии. Во всем следует знать меру. Прости, что лишил тебя всего этого”.

Он все еще сжимал нож в руке. Теперь на нем мои отпечатки, мелькнула мысль. И он, наконец-то, решившись, отбросил его в сторону.

“Надо что-то делать. Действовать! На кону моя свобода. А, возможно, и жизнь”.

Теперь каждое умозаключение казалось ему важным. Будто петарды, одна за другой вспыхивали в его голове мысли и, рассыпавшись искрами, тут же сгорали.

Но уже через несколько мгновений одна из них черным остовом сожженного корабля выплыла из тумана. И не заметить её, и отмахнуться от того значения, что было в ней заключено, стало невозможным.

Он посмотрел на часы. Восемь сорок пять. До начала рабочего дня оставалось ровно пятнадцать минут. «Время есть!»

– Необходимо избавиться от трупа! Нет тела – нет дела, – прошептал Павел и выбрался из машины.

“Не много, но есть. Пожалуй, достаточно, – решил Павел, хладнокровно прикидывая как им, этим временем, распорядиться. – Следует хорошенько осмотреться, дабы не совершить ошибку, глупую, смешную, кою потом себе не простишь”.

Он обошел машину, исследуя понесенный ею урон. Кончиками двух пальцев, указательного и безымянного, он осторожно прикоснулся к свежей вмятине на крыле, что осталась в результате недавнего соприкосновения с “шестеркой”, и тонкие пластинки цвета “мурена”, как яичная скорлупа, легко просыпались на землю.

“Крошечные частицы машинной краски наверняка сохранятся на веточках кустов и на их коре, и на грунте среди поредевшей увядшей травы до будущего дождя. И они – улики. И оставлять труп в этом месте нельзя. А времени в обрез!’