Готика. Провинциальная версия

Затем несколько секунд он пристально смотрел на дорогу. Листьев на деревьях было не много, но и не мало. Еще топорщились своими жесткими листочками вязы. Не сняли фурнитуру акации. Березы-девственницы стыдливо прикрывались вычурно вырезанными, похожими на птичьи лапки, лепестками, а кленовые оригами еще пылали вовсю на стрелах ветвей, скрещенных будто шпаги мушкетеров. Ясно, что до поры. Листья срывал ветер, скручивал их в трубочки и уносил. И скоро на ветвях их не останется. Они лягут разноцветным ковром, что пахнет влагой и тем особым прелым, сладковатым ароматом, что заставляет прохожего, случайно забредшего в осенний лес или даже сад, ворошить опавшие листья носками своих начищенных штиблет снова и снова, пачкая их модельный глянец перегноем и не придавая этому значения. Но пока – на счастье – кусты и деревья составляют довольно плотную преграду. Разглядеть человеческую фигуру с той стороны дороги – затруднительно. Да и машина почти не заметна. Кроме того, крутой поворот, им дорога виляла влево, отвлекал внимание водителей, заставляя их сосредотачиваться на самом важном – на процессе вождения. И получалось, что Павел попадал в поле зрения лишь тех, кто двигался ему навстречу. Впрочем, и это не казалось важным. Кто будет обращать внимание на человека, остановившегося в сторонке пописать, думал он, важно – другое: следы протектора, ободранный борт.

Он снова огляделся по сторонам и снова не заметил ничего, что насторожило бы его, и замешкался лишь на секунду.

Он уже принял решение! Нет, что делать дальше, Павел пока не знал, но в том, что следовало сделать не откладывая ни на одну лишнюю минуту, был уверен: бежать, уносить ноги, смываться без оглядки, уезжать с этого проклятого места. Сейчас же! И начать свой обычный рабочий день, начать по-будничному, будто ничего не случилось – вот тактическая задача!

На то, чтобы перебросить страшный груз из салона в багажник, потребовалось менее двух минуты.

Тело все еще хранило тепло. Подхватив его подмышки, он, пятясь, обошел машину, одной рукой распахнул багажник, придерживая в этот момент свою ношу коленом, и одним рывком завалил труп внутрь. Пока – наполовину. Ноги – торчали. Высоко задравшиеся штанины обнажили белые худые икры. Подавив приступ брезгливости, Павел нагнулся и, схватил мертвеца за щиколотки…

– Уф!

Он разместил его на боку, уложив в ту позицию, что зовется позой эмбриона: лицо покойника – между полусогнутых коленей, а руки по-детски закрывали затылок.

– Вот так. Уф.

Прежде, чем он захлопнул крышку, на ум пришла новая мысль.

Трупное окоченение! Ведь уже через три-четыре часа этот неминуемый процесс скует мертвые члены, заморозит плоть, превратит мягкое – в твердое, гибкое – в каменное, каждую мышцу, каждую связочку – в тугую пружину.

Подведя свою правую руку под плечи, а левой – обхватив поверх, ощущая, как заныла уже в неудобном положении поясница, он перевернул его на спину. Голова покойника со стуком ударилась о заднюю стойку и выкатилась наружу. Прикоснувшись к бледным вискам, он осторожно поправил голову. Потом взял чужие холодные кисти в свои и вытянул руки мертвеца вдоль туловища.

Теперь человек лежал, сложенный наподобие складного ножа: задрав ягодицы, прижимая колени к груди, а стопы к щекам, практически полностью занимая тесное пространство.

– В таком положении окоченение не страшно. В пояснице – разогнется. Под собственным весом разогнется, если что, – удовлетворенно пробормотал Павел.

В который раз Павел настороженно огляделся. Покрутил головой: направо, налево, внимательно посмотрел в сторону дороги, перевел взгляд себе под ноги, тщательно изучая бурую земли, усыпанную опавшими листьями и поломанными веточками, покрытую полегшей травой, начавшей гнить, затем, зачем-то посмотрел наверх, будто кто-то, проявив необычайную ловкость, мог взобраться и на дерево и следить за ним сверху, и чуть это не пропустил. Вещь была под носом. А точнее, прямо у ног. Темно-коричневый прямоугольник выделялся на фоне неоднородного, но тусклого цвета потемневшей листвы своей чистой, лоснящейся поверхностью: бумажник. Он нагнулся, чтобы его подобрать. На глаза снова попался нож. Так не пойдет. От ножа следует избавиться понадежнее. Он бросил портмоне в карман – он изучит его содержимое позднее, когда на это будет время, и присел на корточки. Нож! Подсохшая кровь покрывала не только лезвие, но и ручку. Даже не вооруженным глазом на ней был виден причудливый узор из концентрических линий, напоминающий чем-то рисунок со стен древних индейских пирамид – отпечаток его ладони. Павел порылся в кармане, ища платок, чтобы хорошенько протереть лезвие и рукоять, но передумал. В этом, пожалуй, нет смысла, решил он, нож – мелочь, у него на руках есть кое-что похуже – труп.

Не сходя с места, он разворошил слой листвы у корней тополя, за чьим корявым стволом пряталась его машина, и, перехватив нож лезвием вертикально вниз, вонзил его в рыхлый влажный грунт, а затем, мешая прошлогодний перегной со свежеопавшими листьями, заровнял над ним потревоженную почву.

“Вот и все! Пора двигаться!”