Говори

Я наблюдал дальше. Мои подопытные делали сальто. Таня постепенно и, как ей казалось, незаметно перетаскивала в квартиру свои вещи. Ей думалось, что это умно и романтично. Наверное, она хотела быть Леной из рассказов Довлатова – «Хотите чаю?» Когда Игорь терял дар речи от возмущения, ее разоблачали, бои случались из-за каждой зубной щетки и заколки. Игорь копил в себе ярость и забывал выдыхать. Приходилось иногда вмешиваться: «Дыши, дурак, посинел уже весь». В остальном я хранил нейтралитет. Мы ели суп с полусырой картошкой, который готовила Таня. Иногда мне становилось смешно, она принимала это за добрый знак, он – за прогрессирующее безумие. Я не мешал им обоим. Они боролись за внимание какого-то мифического человека, который на самом деле был – пустота.

Можно сказать, что антиутопия обращена к более сложным социальным моделям: одной из важнейших особенностей утопии является ее статичность, в то время как антиутопия, напротив, пытается рассмотреть потенциальные возможности развития тех социальных устройств, которые в ней описываются.

Одна из основ антиутопии – ее спор с утопией. Все описательное, нравоучительное, статическое в ней – от утопии.

Антиутопия – это такое ограничение внутренней свободы, при котором у личности нет права не только на критику, но даже на осмысление происходящего.

Антиутопия абсолютно непобедима – общество антиутопии освобождается от непредсказуемости будущего и любой (в том числе моральной) ответственности, взамен это общество согласно и обязано «играть по заявленным правилам». Это абсолютный диктат и контроль, влекущие за собой невозможность свободы, доносительство и страх, безнадежность любой борьбы и неизбежный финальный проигрыш.

3

Anti – Против

ТАНЯ

Маман искала поддержку в вере, но нашла как-то криво. Может, потому что сама мама всегда была непростительно простой, но нашла именно так, как если бы сказано было о горящем кусте, и значит, куст действительно горел. Не метафора и не фигура речи, и не символ, и не архетип. Горящий куст.

Я же тогда была больше озадачена тем, как распознать бога.

Мать страдала накопительством. Так две обеспеченные жильем женщины остались без жилплощади – завалы барахла занимали мастерскую отца, квартиру и дачу в Поселке художников.

Я честно выбрасывала вещи. Мать приносила новые. Слои липкой пыли покрывали только недавно отчищенные поверхности. Коробки, подшивки газет, сломанная и целая мебель, вышедшая из обихода электроника. Грязные детские игрушки. Одежда, кипы, горы, омерзительные гигантские медузы слежавшейся одежды.

И я снова, и снова, и снова пыталась разобрать завалы вещей. Мать ходила на собрания любителей Бога. Время шло.

До Жени я не встречала никого, кто мог хотя бы отдаленно тянуть на божество. Я думала о папиной смерти. Думала о папе. Ходила на вечера любителей поэзии и бесконечные вернисажи. В конце концов, положа руку на сердце, я могу признать: все, что когда-либо говорил мне о мире отец, приобрело в какой-то момент особый символизм, статус истины в последней инстанции. Когда мне исполнилось двадцать, я помнила отца мучеником, почти святым человеком, жертвой безжалостного государственного аппарата, надумавшего устроить перемены слишком дорогой для мало-мальски соображающих людей ценой.

Вконец задолбавшись выбрасывать вещи, я просто наблюдала, как мать все больше и больше абстрагируется от реальности. Я копила свою злобу, как счет в банке. Осколок стекла глубоко под ребрами бережно укутывался новыми и новыми травмами, большими и маленькими. Каждое слово, каждый удар, каждое несоответствие желаемого и действительного шло в счет. Так и вижу себя со стороны – мешки, полные битого стекла. Однажды узел развяжется и тот, кто протянет руки, поранится, маленькие осколки врежутся глубоко в кожу.