Говорящий от имени мертвых (Голос тех, кого нет)

Возможно, именно в этом суть религиозного действа, что-нибудь типа «дерево-усыновитель». Но если судить по конспиративности и таинственности поведения Мандачувы, мне кажется, здесь есть доля правды. Возможно ли, что у них период беременности длится двадцать четыре года? Или Хьюману потребовалась пара десятилетий для развития из десятисантиметрового ребенка в славный образчик свиноподобного. Или, может быть, сперму Рутера где-нибудь хранили?

Касательно этого вопроса. Впервые свинью, хорошо известную людям-наблюдателям, называют отцом. Рутер, тем не менее, был одним из тех, кто был убит. Другими словами, самец с низким уровнем престижа был назван отцом. Это означает, что наши самцы не являются холостяками, лишенными привилегий, хотя многие из них достаточно зрелы и помнят Пайпо. Они все потенциальные отцы.

И еще, если Хьюман так поразительно сообразителен, то почему его бросили в группу жалких холостяков. Я думаю, мы с самого начала встали на неправильную позицию. Наша группа – не низко-престижная группа холостяков, а перспективная группа подростков.

Так, когда ты говорил, что тебе жаль меня, потому что тебе посчастливилось участвовать, а я должна остаться дома и составить отчет для ансибла, тебя переполняли Неприятные Выделения.

(Если ты вернешься домой, когда я буду уже спать, разбуди, пожалуйста, и поцелуй! Хорошо? Я заслужила поцелуй сегодня).

Записка Аунды Фигейро Макамби к Майро Рибейра фон Хессе, восстановленная из файлов Луситании и представленная как очевидность.

***

На Луситании не было индустрии строительства. Когда пара вступала в брак, их друзья и семьи строили им дом. Дом Рибейры отражал историю семьи.

Фасад, наиболее старая часть дома, была отделана листами пластика, посаженными на бетонную основу. Комнаты пристраивались по мере прибавления семьи, каждая пристройка упиралась в предыдущую. Таким образом пять отдельных одноэтажных сооружений прилепились к склону холма. Поздние пристройки были выполнены из кирпича, плотно примыкающего друг к другу, крыши были покрыты тростником. В них не было даже намека на эстетическую привлекательность. Семья строила только самое необходимое и не больше.

Это не было бедностью, Эндер знал – в сообществах с контролируемой экономикой бедности не существует. Отсутствие украшений, индивидуальности, отражали презрение семьи к собственному дому; для Эндера – это было еще и отражение собственного презрения друг к другу. Несомненно, Олхейдо и Квора не испытывали облегчения или расслабления, свойственного большинству входящих под крышу родного дома. Наоборот, они стали более угнетенными, обеспокоенными, их детская беспечность исчезла на глазах. Дом казался мощным источником гравитации, который все больше и больше наливал их тяжестью по мере приближения.

Олхейдо и Квора прошли внутрь. Эндер остался у двери, надеясь, что кто-нибудь пригласит его. Олхейдо оставил дверь полуоткрытой, и вышел из комнаты, не говоря ни слова. Эндер мог видеть Квору, сидевшую на кровати в первой комнате. Она неподвижно сидела, прислонившись к голой стене. На стенах дома не висело никаких вещей или украшений. Они были абсолютно белыми. Лицо Кворы казалось черным пятном на фоне стены. Она равнодушно смотрела в пространство перед собой, упорно не замечая его присутствия и не делала ничего, чтобы позволить ему войти.

Над домом витала какая-то болезнь. Эндер пытался понять, что он мог пропустить в характере Новинхи, заставившее ее жить здесь. Неужели смерть Пайпо так глубоко запала ей в сердце?

– Твоя мать дома? – спросил Эндер.

Квора не отвечала.