Грабеж – дело тонкое

Щелкнув костяшками пальцев, он усмехнулся, словно восхитился чужой гениальностью, и снова уставился в окно. Проводив его взгляд, Левенец тоже посмотрел на улицу, однако ничего интересного там не обнаружил. На крышах домов топтались голуби. Павел Максимович приложился к недопитому и окончательно остывшему чаю и задумался. Он никак не мог понять, о чем сейчас размышляет Струге. Ломает он комедию, стараясь придать еще больший вес своему авторитету, или на самом деле разглядел что-то, чего не смог в суете разглядеть он, Левенец. В первые дни Павел Максимович склонялся больше к первой версии, после сегодняшнего случая с Кислицыным – ко второй. Сейчас же он ничего не понимал и был растерян.

– Что происходит, Антон Павлович? – раздраженно спросил он.

Струге отвлекся от чрезвычайно захватывающей картины топтания птиц по карнизу здания налоговой инспекции по Центральному району и, повернувшись к судье, улыбнулся.

– Тебе нравятся полотна Ивана Шишкина, Паша?

– Полотна Шишкина?? – оторопело пробормотал Левенец. – Ну... Нравятся. И что?

– А чем они тебе нравятся? Какие чувства автора тебе передаются, когда ты любуешься его полотнами?

– Антон Павлович? Вы издеваетесь?

– Ничуть. – Струге моментально посерьезнел и стер с лица улыбку. – Отвечай.

Левенец набрал полные легкие воздуха и выпустил его лишь через минуту.

– Любовь к природе. Красота природы. Самодостаточность природы.

– Это неоспоримо. А тебе известно, что художник Иван Шишкин, отправляясь в лес писать пейзажи, захватывал с собой вместе с мольбертом топор?

Левенец похлопал ресницами и облизнул губы.

– Да, Павел Максимович. Он захватывал с собой топор, чтобы в случае необходимости отсечь от имеющегося природного пейзажа все, что, по его мнению, является лишним. Срубал пару березок, которые не вписывались в общую концепцию замысла, отбивал обушком гнилые сучки... Да и в зарослях топор был большой подмогой. Вот тебе, Паша, и самодостаточность природы. Ее красота и любовь к ней. Все дело в конкретном, личностном замысле.

Придвинув дело к коллеге, Струге вынул сигареты и заметил:

– Ты спрашивал, в чем дело? Я не скажу тебе, в чем оно. Ты заберешь эту папку вместе с собой да заодно прихватишь эти газеты. Ты будешь копаться в этих листах день, а может быть, месяц. Однако я настоятельно рекомендую тебе докопаться до истины раньше того момента, когда ты будешь оглашать приговор Андрушевичу. Иначе, поверь мне, от ворот рая дядя Петя отправит тебя на нулевой этаж.

Когда Левенец вышел, Струге скрутил с «паркера» колпачок и стал рисовать на чистом листе бумаги бессмысленный кельтский узор. Не слишком ли он жестоко обходится с молодым парнем, бросая его даже не в реку, а в сток водопада? Поступали ли так с ним, со Струге?

Нет, не поступали. Некому было его учить. Просто бросили. Он мог сейчас, в этом кабинете, еще полчаса назад, на этом листе бумаги нарисовать маленькую схему, после прочтения которой Паше стало бы все ясно. Но где уверенность в том, что однажды воспользовавшись подсказкой, он не приучится пользоваться ею до отставки? Легче всего дотянуться до кормушки и опустить в нее морду. Гораздо труднее добывать корм из-под снега. Именно по этой причине дикие животные одомашниваются, а домашние, попав на волю, живут недолго.

Пусть он листает эти двести пятьдесят листов уголовного дела, пусть читает программу передач на декабрь и ломает мозги – что мог увидеть среди этого бестолкового набора милицейских формулировок судья Струге! Когда же вытянет правду за хвост, тогда поймет, что милицейские формулировки тут совершенно ни при чем. Настоящий судья должен видеть эту правду между строк. Так пусть он и ковыряет копытом корм, так нужный для того, чтобы не сгинуть в этом жестоком мире судейской жизни.

Он спас его от Лукина, хотя малыш даже не догадывается, какую услугу оказал ему старший товарищ. С приказом Николаева на производство служебной проверки можно было прямо сейчас идти в Верховный суд. Глупость людей не имеет границ. Почему-то об этом не догадывается Николаев, хотя именно он окажется первой и последней жертвой в случае разборки. Лукин, как уже бывало не единожды, откажется от своих слов и еще накатает на Николаева бумагу. Когда председатель районного суда решительно и официально берет на себя полномочия кассационной инстанции, то резонно встает вопрос – на своем ли месте находится этот человек? «Конечно, не на своем!» – ответит комиссии из Москвы Лукин и тут же сделает так, что Виктор Аркадьевич окажется за бортом. Всеми забытый, всеми униженный. Как жесток этот мир... Мир судейской жизни.

Поэтому пусть Левенец не поспит неделю. Пусть помучается, но дойдет до истины своим умом. Пусть с подсказкой, но сам. Не осознавая до конца, что именно им движет, Антон Павлович создавал для себя опору в будущем. Пока он был один и те локальные войны, что он вел с обстоятельствами, еще были ему по силам, вся его внутренняя жизнь уже твердила – найди опору.