Грабли (ЛП)

"Я всегда была сорванцом, нарушителем спокойствия. Я не хотела быть причиной еще одной проблемы. Глупо, я знаю, но я устала быть носителем плохих новостей. Той, из-за кого все всегда попадают в неприятности. Но в то же время, противостоять ему означало рисковать тем, что все узнают. Так что я просто... держала это в себе. Какое-то время, я имею в виду. А потом случилось еще кое-что..." Она остановилась, снова закрыв глаза, пытаясь проглотить комок в горле и терпя неудачу.

Белль не была похожа на других женщин. Она была из тех девушек, которые унесут свои секреты в могилу. Но этого уже было достаточно. То, что она решила рассказать мне, значило для меня все.

"Двое мужчин, которым я доверяла и которых любила больше всего, отвернулись от меня, каждый по-своему. Ты не доверяешь, не привязываешься? Это мой "fuck-you" для твоего пола, Девон. Если я снова решу довериться и мне будет больно, это будет мой конец. Вот почему я продолжаю сопротивляться тебе на каждом шагу. Что бы ты ни чувствовал, я чувствую это в десять раз больше. Но для меня это того не стоит. Либо я убиваю свои чувства, либо мои чувства убивают меня".

Я провел большим пальцем по ее солнечным волосам, заправляя их за ухо. "Дорогая Свен, что такое маленькая смерть в великой схеме вещей?"

Эта невыносимая, раздражающая женщина действительно понимала меня. Мои причуды, мои эксцентричные манеры. В основном, наше время вместе было разочаровывающим и плохим. Но когда было хорошо, когда стены рушились - это было лучшее, что у меня когда-либо было.

Эммабель повернулась и посмотрела на меня впервые с тех пор, как начала рассказывать мне свою историю. "Хватит обо мне. Так что же заставило тебя страдать клаустрофобией, Дев? Правда за правду. Ты обещала поделиться, когда я завоюю твое доверие, и я думаю, что я там. Расскажи мне, что случилось".

И я рассказал.

Прошлое.

Когда меня впервые запихнули в нее в возрасте четырех лет, тумбочка была размером с книжный шкаф.

Как ребенок в утробе матери, он был достаточно просторным, чтобы я мог двигать конечностями, но все же достаточно маленьким, чтобы мне приходилось приседать.

К десяти годам мои ноги были слишком длинными, а руки слишком длинными, чтобы поместиться в нем как следует.

А в четырнадцать лет я чувствовал себя так, словно меня запихнули в банку из-под сардин вместе с еще пятнадцатью Девонами. Я едва мог дышать.

Проблема была в том, что я продолжал расти, а тумбочка оставалась точно такого же размера. Маленькая маленькая дырочка.

Я не всегда ненавидел его.

Поначалу, будучи маленьким мальчиком, я даже научился ценить его.

Я проводил время в размышлениях. О том, кем я хочу стать, когда вырасту (пожарным). А позже - о девочках, которые мне нравились, и о приемах, которым я научился на уроках фехтования, и о том, каково это - быть жуком, или зонтиком, или чашкой.

Однажды, когда мне было одиннадцать лет, все пошло прахом.

Я сделал кое-что особенно неприятное, чтобы расстроить отца. Пробрался в его кабинет и украл его кочергу, а затем использовал ее как меч, чтобы сразиться с деревом.

Эта кочерга была старинной и стоила больше, чем моя жизнь, объяснил отец, когда застал меня с этой штукой, сломанной пополам (дерево, очевидно, победило).

На вечер меня бросили в думку.

Мама и Сесилия были в отъезде, навещали родственников в Йоркшире. Я хотел поехать с ними (я никогда не хотел оставаться с папой один), но мама сказала, что я не могу пропустить все выходные, когда я буду заниматься фехтованием с саблей.

"К тому же, ты не проводишь достаточно времени с папой. Немного общения для вас двоих - то, что доктор прописал".

И вот я сидел в тупике и думал о том, каково это - быть бутылкой, несущей письмо в море, или потрескавшимся тротуаром, или кружкой для кофе в оживленном лондонском кафе.

Это должно было быть все.

Еще одна ночь в тумбочке, а затем утро, пропитанное тишиной и частыми походами в туалет, чтобы компенсировать время, которое мне пришлось сдерживать, когда я был в клетке.

Только это было не так.

Потому что в тот день разразилась такая сильная и страшная буря, что вырубило электричество.

Мой отец поспешил в домики для прислуги, где электричество еще горит, чтобы переночевать и, возможно, развлечься с одной из горничных, что, как я знала, он делал, когда мамы не было дома.

Он забыл об одной вещи.

Я.

Я заметил течь в тумбочке, когда настойчивая струйка воды продолжала падать мне на лицо, прерывая мой сон.

Я был весь искорежен внутри себя, прижатый ко всем четырем стенам. Мне хотелось пошевелиться, потянуться, повернуть шею.

Когда я проснулся от толчка, вода уже доходила мне до пояса.

Я начал стучать в дверь. Плакала, кричала, скребла ногтями по деревянной конструкции, пытаясь открыть ее.

Я ломал ногти и рвал собственную плоть, пытаясь выбраться оттуда.

И самое ужасное, что я знал, что у меня нет шансов.

Моей семьи в доме не было.

Мой отец оставил меня умирать. Намеренно или нет, я не знал, и в тот момент мне было все равно.