Град Ярославль

— Воистину так, Дмитрий Михайлыч. Густав вознамерился сам занять русский престол. В марте, когда вы шли из Нижнего к Ярославлю, свейский король обескуражил новгородцев неожиданной вестью, что вскоре сам пожалует в Новгород и ни словом не обмолвился о принце Карле Филиппе. Посадские люди встревожились, ибо уразумели, что новгородская земля может полностью перейти к свейскому государству. А вот бояре в челе с Иваном Одоевским пошли на открытую измену. Делегарди стал их лучшим другом, ибо он действовал так же, как гетманы Сигизмунда в Москве. Маршал щедро жаловал боярам земли, дабы те пели под дуду свейского короля. Воевода Одоевский получил под Новгородом огромный погост в четыре с половиной тысячи четвертей земли. Жирные куски выпали и другим боярам. Народ же бедовал и проклинал новгородские верхи, кои угодили в полную зависимость от свеев, и кои слезно умоляли Делегарди не отлучаться из Новгорода, поелику страшились мятежа посадского люда. Свеи же с помощью бояр утвердились на всей Новгородской земле. Захват шел под началом генерала Горна, зело жестокого военачальника, кой повсюду сеял смерть и разрушения. Король Густав высоко оценил его заслуги и произвел генерала в фельдмаршалы. Горну удалось захватить Орешек, Тихвин и Ладогу. Угроза свейского завоевания нависла над всем русским Поморьем.

— На Кириллов монастырь и Белоозеро замахнулись, — озабоченно произнес Дмитрий Михайлович, ведая о том, что новгородские бояре по совету свейского короля обратились на Белоозеро и в богатую обитель с призывом быть в соединенье с Новгородским государством и признать государем Карла Филиппа.

— Весьма лихо стало на Руси, Дмитрий Михайлыч, — вздохнул Савва.

От свежих сосновых бревенчатых стен Посольского приказа духовито пахло смолой; через невысокие косящетые оконца пробивались теплые лучи полуденного солнца, золотя широкие и гладкие бревна.

Хорошо, урядливо было в новом приказе, возведенном под началом Первушки Тимофеева, но покойная, чистая, духовитая изба никак не ладила с тревожной душой Дмитрия Михайловича… Лихо! Лихо, Савва Лукьяныч. И кто только на Русь не ополчился: Польша, Литва, Швеция, датские и немецкие наемники. А с юга, воспользовавшись Смутой, набегают крымские татары. Одна из тяжелейших бед Руси. Еще месяц назад в Ярославль примчали гонцы из Оскола. Поведали Пожарскому:

— Известились мы, князь Дмитрий Михайлыч, что крымский хан Гирей помышляет в июне набежать на наш город. Ратных же людей у нас — кот наплакал. Помоги, воевода! Ныне одна надежа на Ярославль.

— Далече же вы, гонцы, за помощью примчали.

— Опричь Ярославля защитить нас некому. На Москве царя нет, в казачьих же таборах от нас отмахнулись. Вот и заспешили к тебе, воевода.

Вздохнул Дмитрий Михайлович, тяжело вздохнул. Смута значительно ослабила оборонительные рубежи державы. А ведь сколь сил приложил Борис Годунов, дабы заслониться от татар новыми городами-крепостями. После смерти Ивана Грозного, еще, не будучи царем, Борис Годунов возвел Белгород, Воронеж, Валуйки, Елец, Кромы, Курск, Лебедянь, Ливны, Оскол, Царев-Борисов… Города-крепости сплотились между собой малыми укреплениями и «засечным чертами».

Дмитрию Михайловичу самому удалось повидать «засечную черту», когда однажды Борис Годунов послал его с воеводой Третьяком Сеитовым на окраину — досмотреть южные крепостицы. Каждая «засека» была в пятьдесят саженей шириной — полоса поваленных верхушками на юг деревьев, укрепленных валами. Вдоль всей «черты» размещались дозорные вышки и укрепленные остроги. Меры, принятые Борисом Годуновым, значительно ослабили набеги татар, их прорывы к Оке стали редкостью.

В Смуту же татары оживились, ибо многие служилые люди разбежались из крепостей, оголив «засечную черту». Раздрай на Руси стал для них тем удачливым сигналом, когда можно безнаказанно зорить города, грабить мирное население, уводить в полон молодых русичей.

Жуткое время! Вот сидит перед князем Пожарским гонец из Оскола и ведет печальный сказ:

— И года не прошло, как татары разорили ряд крепостей. Жуть, что творилось. Поганые сожгли Раздоры, Царев-Борисов, Валуйки и Белгород. Даже ребятню не щадили. Грудных детей отрывали от матерей и бросали в костер. Стоном исходила окраина. Ныне наступает наш черед, а затем Воронежа, Курска, Ельца и Орла. Ежели татары сходу возьмут Оскол, то они и далее хлынут.

— Ладна ли крепость?

— Ладна, воевода, но служилых людей совсем мало. Кабы, тысячу ратников на стены выставить, тогда могли бы и длительную осаду выдержать. Татары зело не любят осаждать города, и коль им не удастся взять Оскол, то они и далее не пойдут.

Оторвать от Ярославского ополчения тысячу ратников — больной вопрос для Пожарского, но и оставить Оскол в беде — подорвать доверие южных городов к «Совету всея земли». А сие чревато, ибо пойдет недобрая молва: южная Русь близка к погибели, а огромное войско, собранное в Ярославле, и пальцем не шевельнуло, дабы помочь окраинным землям. Что же это за ополчение, кое не захотело подсобить своим братьям?