Граф Безбрежный. Две жизни графа Федора Ивановича Толстого-Американца

Граф объезжал дома с визитами, но не везде его принимали. Причины были разные: в одном доме мордастый швейцар утверждал, что барина и барыни нет, тогда как он сверху слышал их голоса, в другом хозяин сказался больным, в третьем у хозяйки обнаружилась внезапная мигрень. С недрогнувшим лицом он вышел вон и снова сел в возок, где его ждала Дуняша. Прежде он, наверное, тут же бы подумал о дуэли, — c пистолетом в руке он мог бы проучить всех этих московских снобов, которые корчили гримасы, услышав, что приехал граф Федор Толстой с женой, — но сейчас эта мысль ему на ум не шла. По поводу этих светских людей он никогда не злословил и никогда пустым гневом воздух не сотрясал. Горячиться и ругаться было не в его духе. Он это оскорбление молча носил в себе. Дома, в которых его отказались принять, он запомнил и никогда во всю свою жизнь в них больше не бывал.

В августе 1820 года, через год после того, как неизвестная болезнь унесла у графа Федора Толстого четырех детей, у него родилась пятая девочка. Её назвали Сарра. Имя странное и необычное. Может быть, на таком имени настояла Дуняша Тугаева, которая знала, что Сара — цыганская святая, которая вместе с Девой Марией на лодке без весел и парусов приплыла из Египта в Прованс. Или же это имя дал девочке отец, в год траура для укрепления души читавший Ветхий Завет? Тогда маленькая графиня получила свое имя в честь жены Авраама, праматери еврейского народа Сарры, которая родила сына в девяносто лет и прожила сто двадцать семь. Святая ли, праматерь ли — родители старались заговорить судьбу именем, в имени искали для девочки защиту.

С первого года жизни девочка Сарра болеет, у неё слабое здоровье. Она все время окружена гувернантками и нянюшками, но когда она простужается, граф по ночам заходит к ней в комнату, чтобы потрогать маленький потный лоб и проверить, стоит ли на стуле под салфеткой стакан чая с малиной. Это маленькое вспотевшее тельце, эти подложенные под щеку ладони, этот приоткрытый детский рот — Его ошибка или Его план, недоразумение или перст указующий? И чем дольше она живет, тем большую зависимость от нее ощущает граф. Впервые в своей буйной жизни этот бесстрашный человек с твердыми руками и мощной грудью чувствует свою слабость. Он не волен в её жизни и смерти. Он, тридцать раз невозмутимо стоявший перед нацеленным на него пистолетом, сейчас вдруг чувствует, что у него посередине груди появилось белое круглое пятно, пятно уязвимости, яркое и сияющее, видное Ему сквозь батистовую рубашку и сюртук. Маленький святой Спиридоний на золотой, тонкого плетения цепочке старается изо всех сил, пытается закрыть собой эту дыру в броне графа, но не может. Ахилл обрел свою пяту.

Эти мысли иногда отступают, делаются смутными, как туман, но никогда не оставляют его совсем. Мысли о Сарре, о её здоровье, теперь становятся частью его жизни. Но череда болезней и выздоровлений, протянувшаяся через годы, заставляет его думать, что Сарра избежала смерти. Через князя Василия Федоровича Гагарина, уехавшего лечиться в Европу, он заказывает ей азбуки в Лондоне и буквари в Париже и просит, чтобы обязательно были хорошие, с картинками. Он сам учит её читать по азбукам и говорит с ней дома то по-немецки, а то по-английски.

Петр Соколов. Портрет графини Сарры Федоровны Толстой, около 1838 года

Пятая дочь графа Федора Толстого, графиня Сарра Толстая, уже в раннем возрасте стала московской достопримечательностью. Девочка в шесть лет писала и говорила по-французски и по-немецки, а с девяти ещё и по-английски. Её способность к языкам была удивительна и даже пугала: Сарре достаточно было услышать, чтобы усвоить и заговорить. Сидеть над учебниками, зубря слова и мучительно продираясь сквозь правила и таблицы, ей не нужно, грамматику всех трех языков она знает в совершенстве. Ей дан дар бестелесного познания, словно она черпает знания прямо из воздуха.

То, что другим давалось трудом, она достигала одним желанием. Она рисовала карандашом и писала акварели, в семь лет музицировала на фортепьяно и беспрерывно писала. Весь дом был полон листочков, покрытых её крупным детским почерком. Она оставляла их на столах, на стульях, на диванах, листочки, поднятые ветром из окна, перелетали из комнату в комнату и забирались под сервант и горку с посудой. Граф запретил их выбрасывать и велел все доставать и нести к нему. Он их разглаживал своей тяжелой ладонью, сдувал с них пыль и читал в недоумении. Написанные детским почерком слова говорили о вещах недетских. В этих строчках было что-то такое, чего граф не понимал, какой-то странный голос, звучавший не отсюда.