Граф Калиостро

– Свят – свят – свят. Да ефто Божий гром, а я невесть что подумал… Чтобы я тут один пребывал, да пропади оно пропадом!

Крестясь, он шмыгнул из подвала, побежал темной ротондой. Стекла фонарика на верхней площадке охватило голубым заревом, в его трепете сверкнул мраморный лоб Сократа, ухнуло все в черную тьму. Порыв ветра отбросил дверь в парк – прихлынула шумящая теплая тьма. Бакалавр залюбовался грозой, вдыхая сухой гул бегущего ветра. Голубоватые, дымные углы молнии, зияя, раскраивали черное небо. Вдруг от тощих ног бакалавра упала на порог тень. Он оглянулся.

На антресолях замелькали огни. С факелами медленно сходят вниз по ступенькам графские слуги Жако и Жульен. Мечутся набухшие языки пламени. За слугами идет граф. Он несет на плече мертвую, в белом саване, – мертвую госпожу Санта-Кроче.

– Феличиани, – бакалавр попятился, Калиостро мгновенно поставил Санта-Кроче на ноги. Белая госпожа сама двинулась вниз. Ее лицо в отблесках факелов, алые губы полуоткрыты, влажно сияют глаза сквозь пушистые ресницы. Графиня, улыбаясь, идет прямо на бакалавра.

– Сундук! – дико вскрикнул Кривцов.

Он кинулся прочь в многооконное зало. Голубые зияния озаряют бегущую темную фигуру.

– Сундук! – с криком ворвался он в кабинет канцлера. Елагин еще читал в постели при свече. Его нахохленная белая голова выглянула из за ширмы.

– Сундук! – упал бакалавр к его тощим ногам. Белая голова канцлера затряслась:

– Андрей, – святые угодники, – Андрей, друг мой?

– Спасите, спасите!.. Там, на лестнице, госпожа из сундука, мертвая.

– Бредишь! – вспрянул Елагин. – Толком сказывай, что за мертвый сундук?

Кривцов широко раскрыл глаза, потер ладонями лоб:

– Сундук? Повремените, сударь, забыл, о чем я… Какой сундук?.. А господин Калиостр с госпожой Санта-Кроче к светлейшему отбыли, – на ротонде их повстречал.

– Знаю, что отбыли… – А про какой сундук вопиял? Чего ночью пужаешь? – Сундук, сундук, – силился что-то припомнить Кривцов. Он ступил к окну. Черную бездну за стеклами раскроило голубоватым потоком огня. Выхватило из тьмы угол крыши с торчащей трубой, кусок дороги, голубую сосну, голубой дормез Калиостро и голубых слуг, согнутых на запятках от ветра. Сгинуло все.

О черные стекла невнятно застучал дождь.

Елагин изумленно следил за секретарем поверх круглых очков.

– Брат Кривцов, я разумею, вы утомились до крайности, но надобно собою овладеть. Повелеваю вам, молодой рыцарь, утвердить в крепости духовные силы ваши, дабы продолжать искания камени мудрости.

– А, камень, камень… – Кривцов провел ладонями по лицу, неуверенно улыбнулся. – Я, право, виноват, сударь: в подвале с ног сбился… Что такое почудилось, никак не вспомнить. Ровно бы некий сундук… В небылицах, сударь, плутаю.

– Пойдем, батюшка, токаем тебя подкреплю. Да ложись тут на ковре, подле меня. Никакая мертвая госпожа не привидится…

Они пробрались в буфетную на носках, чтобы не разбудить Африкана, мирно храпевшего в креслах, под канделябрами. А ужинали они при свече, стоя у голландского шкафа. Канцлер рассмотрел на огонь бокал – пунцовое вино золотисто лучилось изнутри.

– Послушай меня, Андрей. Не принимай ты близко к сердцу земных комедий, различных шуток и земных загадок… Может, и маг сей Калиостр, и сам философский камень – тоже токмо комедия да пустая загадка. Но мы ее отгадывать будем, испытаем ее, понеже человеку, созданию бесстрашному и свободному, все испытывать, во славу Божию, надлежит. А ты, вишь, с ума сходить вздумал: в комедии трагическую ролю играть. Оставь… Послушай меня: держи сердце веселым и чистым, высоко над земными юдолями. Токмо веселые сердца надобны Богу, Даятелю чаши радостей всей Вселенной… Здоровье твое!

И старый канцлер чокнулся с бакалавром. Свежо шумел у стекол ночной дождь.

Приключения в чулане

«Lilium pedibus destrue».[11]

Девиз Калиостро

Бакалавр улегся на ковре. Старик перекинул ему через ширму ветхий камзол, чтобы прикрыться. От канцлерского камзола пахло церковным воском, старыми книгами, черешней и нюхательным табаком.

Старик еще возился. На зеленой ткани ширмы его тень двигалась той смешной зверюгой, каких заезжие фокусники показывают в китайских тенях, через волшебный фонарь. Канцлер покряхтел, уминая сухим телом жесткий тюфяк, задул свечу…

А бакалавру не спалось. Шуршал-позванивал у окна дождь. Уходил сырой гром, – Кривцову чудилось, что каретные колесы гудят на влажных настилах, у въезда.

Елагин уже похрапывал за ширмой, с высвистом печальным, высоким. Бакалавру вспомнилось, что маг приказал держать всю ночь огонь в горне:

– Как бы уголья не погасли.

Он поднялся, у самых дверей толкнул коленями визгнувшее кресло. Канцлер высвистывал во сне некую весьма мирную песенку с длинными переливами…

Потайная дверка в подвал – у самой лестницы на антресоли, в шпалере… Кривцов взглянул на верхнюю площадку, где в стеклянном фонарике почудилось намедни озаренное облако, кроткая госпожа Санта-Кроче.