Графиня де Шарни

Что до воскресной службы, то о ней никто больше не вспоминал. Аббату Фортье почти простили его контрреволюционную выходку. Правда, на следующий день он увидел, что класс почти пуст; его отказ отслужить обедню у алтаря отечества нанес удар его популярности среди патриотически настроенных родителей в Виллер-Котре.

XXVI

ПОД ОКНОМ

Церемония, о которой мы только что рассказали читателю, носила, разумеется, частный характер, однако конечная цель подобных местных федераций состояла в объединении всех французских коммун. Это было лишь прелюдией великой федерации, готовившейся в Париже 14 июля 1790 года.

Во время таких церемоний коммуны понемногу присматривались к депутатам, которых можно было послать в Париж.

Роль, которую сыграли в событиях описанного нами воскресного дня 18 октября Бийо и Питу, естественным образом обеспечивала им голоса сограждан на предстоявших выборах для участия в церемонии провозглашения всеобщей федерации.

А в ожидании этого великого дня жизнь вернулась в привычную колею тихого, размеренного, захолустного существования, из которой все жители были ненадолго вытряхнуты этим памятным событием.

Когда мы говорим о тихом, размеренном, захолустном существовании, мы вовсе не хотим сказать, что в провинции у человека не бывает ни радостей, ни печалей. Как бы ни был мал ручеек — пусть даже он едва пробивается в траве в саду бедного крестьянина, — у него, так же как у величавой реки, спускающейся с Альп, словно с трона, чтобы, подобно завоевателю, устремиться в море, есть свои мрачные и светлые периоды, вне зависимости от того, скромны или величественны его берега, усеяны они маргаритками или их украшают большие города.

И если мы в этом на время усомнились после того, как побывали вместе с читателями в Тюильри, мы снова приглашаем их на ферму папаши Бийо, где можно будет убедиться в том, что все сказанное нами — чистая правда.

Внешне все выглядело вполне спокойно и безмятежно. Около пяти часов утра распахивались главные ворота, выходившие на равнину, за которой раскинулся лес, летом похожий на зеленый занавес, зимой — на траурное покрывало. Из ворот выходил сеятель и пешком отправлялся на работу, неся за спиной мешок пшеницы вперемешку с золой. За ним в поле выезжал на коне пахарь — туда, где вчера он оставил плуг на борозде. Потом выходила скотница, ведя за собой мычащее стадо, возглавляемое могучим властелином — быком, за которым вышагивали его коровы и телки, а среди них — корова-любимица, легко узнаваемая благодаря звонкому колокольчику. Ну и, наконец, последним выезжал верхом на крепком нормандском мерине, трусившем иноходью, сам хозяин Бийо, душа всего этого мира, всего этого народа в миниатюре.

Безразличный наблюдатель не заметил бы в его поведении ничего необычного: суровый и вопрошающий взгляд из-под нависших бровей, прислушивающееся к малейшему шуму ухо, пока он обводил глазами прилегающие к ферме земли, подобно охотнику, пристально высматривающему след, — равнодушный зритель не увидел бы в его действиях ничего, что противоречило бы занятиям хозяина, желающего убедиться в том, что день обещает быть хорошим, а ночью волк не залез в овчарню, кабан не забрался в картофельное поле, кролик не прибегал за клевером из лесу — надежного укрытия, где зверям пока что угрожает только царственный свинец герцога Орлеанского и его стражи.

Но если бы кому-нибудь удалось заглянуть в душу славного фермера, каждый его жест, каждый шаг воспринимались бы иначе.

Ведь вглядываясь в предрассветные сумерки, он надеялся увидеть, не подходит ли какой-нибудь бродяга или не убегает ли кто-нибудь украдкой с фермы.

Вслушиваясь в тишину, он хотел убедиться в том, что никакой подозрительный шум не долетал из комнаты Катрин, что она не подавала условных знаков ни в придорожные ивы, ни в ров, отделявший поле от леса.

Пристально разглядывая землю, он хотел узнать, не осталось ли на ней легких следов небольших ног, выдававших аристократа.

Что касается Катрин, хотя Бийо, как мы сказали, стал относиться к ней мягче, она по-прежнему чувствовала, как вокруг нее, подобно настороженному часовому, постоянно бродит отцовская подозрительность. И потому долгими зимними вечерами, которые она коротала в тоске и одиночестве, она спрашивала себя, чего бы она хотела — чтобы Изидор возвратился в Бурсонн или чтобы он оставался вдали от нее.

Мамаша Бийо опять зажила своей растительной жизнью: муж ее вернулся домой, дочь поправилась — этим ограничивался ее горизонт, и нужен был куда более искушенный взгляд, чтобы прочитать в мыслях мужа подозрение, а в сердце дочери — тоску.