Графиня де Шарни. Части 4, 5, 6

— Не понимаю, — признался Шабо.

— Пусть кто-нибудь из нас, один из самых известных, из горячих, чистых, падет от руки аристократов.

— Продолжай.

— Необходимо, чтобы будущая жертва являлась членом Национального собрания; тогда Собрание возьмется за дело отмщения; одним словом, этой жертвой должен стать я!

— Да не будут аристократы тебя убивать, Гранжнёв: уж они поостерегутся идти на такое дело!

— Знаю… Вот почему я сказал, что должен найтись решительный человек…

— Зачем?

— Чтобы меня убить.

Шабо отпрянул; Гранжнёв схватил его за руку.

— Шабо! — воскликнул он. — Ты совсем недавно утверждал, что способен на все ради уничтожения того, что ты ненавидишь; ты можешь меня убить?

Монах не проронил ни слова. Гранжнёв продолжал:

— Мое слово ничего не значит; моя жизнь не нужна свободе, а вот смерть, напротив, может ей пригодиться. Мой труп послужит знаменем для восставших; говорю тебе, что…

Гранжнёв пылким жестом указал на Тюильри.

— Необходимо, чтобы этот дворец и те, кто находится в нем, погибли в буре!

Шабо с восхищенным трепетом смотрел на Гранжнёва.

— Так как же? — продолжал настаивать Гранжнёв.

— Ну, великий Диоген, гаси фонарь: человек найден! — воскликнул Шабо.

— Тогда давай обо всем договоримся сейчас же, потому что нужно все кончить сегодня же вечером. Когда стемнеет, я приду сюда гулять один (они в это время находились у проходов Лувра), в самое темное и пустынное место… Если боишься, что у тебя дрогнет рука, предупреди еще одного-двух патриотов: я подам вот такой знак, чтобы они меня узнали.

Гранжнёв поднял вверх обе руки.

— Они меня ударят, и, обещаю, я не издам ни звука.

Шабо провел платком по лицу.

— Днем, — продолжал Гранжнёв, — мой труп будет обнаружен; ты обвинишь в моей смерти двор, и народная месть довершит дело.

— Хорошо, — кивнул Шабо, — до вечера!

Они пожали друг другу руки и разошлись.

Гранжнёв возвратился к себе и составил завещание, датировав его прошлым годом и указав, что оно написано в Бордо.

Шабо отправился ужинать в Пале-Рояль.

После ужина он зашел к ножовщику и купил нож.

Выходя из лавочки, он обратил внимание на театральные афиши.

В этот вечер играла мадемуазель Кандей: монах знал, где искать Верньо.

Он направился в Комеди Франсез, поднялся в уборную красавицы-актрисы и застал у нее всех ее поклонников: Верньо, Тальма, Шенье, Дюгазона.

Она была занята в двух пьесах.

Шабо оставался до конца спектакля.

По окончании представления очаровательная актриса переоделась и Верньо собрался было проводить ее на улицу Ришелье, где она жила; однако его коллега поднялся вслед за ним в карету.

— Вы хотите мне что-то сообщить, Шабо? — спросил Верньо, понимая, что у капуцина есть к нему какое-то дело.

— Да… Впрочем, не беспокойтесь, я вас надолго не задержу.

— Ну, так говорите!

Шабо вынул часы.

— Еще рано, — сказал он.

— А когда будет можно?

— В полночь.

Прекрасная Кандей не могла сдержать дрожи, слушая этот таинственный диалог.

— Ах, сударь! — прошептала она.

— Успокойтесь, — отозвался Шабо. — Верньо ничто не грозит, просто он нужен отечеству.

Карета подъехала к дому актрисы.

Женщина и двое мужчин в полном молчании подошли к двери мадемуазель Кандей.

— Вы подниметесь? — спросил Верньо.

— Нет, вы пойдете со мной.

— Да куда вы его уводите, Господи?! — вскрикнула актриса.

— Это в двухстах шагах отсюда, через четверть часа он будет свободен, обещаю вам.

Верньо сжал руку очаровательной возлюбленной, успокоил ее взглядом и ушел вместе с Шабо по улице Травер-сьер.

Они пересекли улицу Сент-Оноре и пошли по улице Эшель.

На углу этой улицы монах опустил тяжелую руку на плечо Верньо, а другой указал на человека, гулявшего вдоль мрачных стен Лувра.

— Видишь? — спросил он у Верньо.

— Что именно?

— Вот того человека.

— Да, — отозвался тот.

— Это наш коллега Гранжнёв.

— Что он здесь делает?

— Ждет.

— Чего?

— Чтобы его убили.

— Чтобы его убили?

— Да.

— А кто должен его убить?

— Я!

Верньо взглянул на Шабо как на сумасшедшего.

— Вспомни Спарту, вспомни Рим, — продолжал Шабо, — выслушай.

И он рассказал ему все.

По мере того как монах говорил, Верньо все ниже склонял голову.

Он отлично понимал, что ему, изнеженному трибуну, влюбленному льву, далеко до этого удивительного республиканца, которому нужна была, подобно Децию, лишь пропасть, куда он мог бы броситься, чтобы своей смертью спасти отечество.

— Хорошо, — согласился он, — я прошу три дня, чтобы приготовить речь.

— А через три дня?..

— Не беспокойся, — проговорил Верньо, — через три дня я либо разобьюсь об идола, либо свалю его!

— Ловлю тебя на слове, Верньо.

— Хорошо.

— Слово мужчины?

— Слово республиканца!

— В таком случае ты мне больше не нужен; пойди успокой свою возлюбленную.

Верньо вернулся на улицу Ришелье.

Шабо подошел к Гранжнёву.

Видя, что кто-то приближается, тот отпрянул в тень.

Шабо последовал за ним.

Гранжнёв замер у подножия стены: отступать было некуда.

Шабо подошел к нему.

Гранжнёв подал условный знак, подняв руки кверху.

Шабо не двигался.

— Ну, что тебя останавливает? Бей же! — подбодрил его Гранжнёв.

— Это ни к чему, — возразил Шабо. — Верньо будет говорить.