Графиня де Шарни. Части 4, 5, 6

Для этой мансарды г-жа Дюпле приказала подмастерью своего мужа сделать новенькие деревянные полки, чтобы жилец мог разложить свои книги и бумаги.

Книг оказалось немного: произведения Расина и Жан Жака Руссо составляли всю библиотеку сурового якобинца; помимо этих двух авторов, Робеспьер читал только Робеспьера.

А все другие полки были заняты его бумагами — записками адвоката и речами трибуна.

Стены же были увешаны всеми портретами великого человека, какие только смогла раздобыть фанатичная г-жа Дюпле; таким образом, стоило Робеспьеру протянуть руку, как он мог почитать Робеспьера, в какую бы сторону он ни бросил взгляд, отовсюду на него смотрел Робеспьер.

В это святилище, в эту скинию, в эту святая святых и были введены Барбару с Ребеккй.

Кроме самих участников этой сцены, никто не мог бы сказать, с какой ловкостью и витиеватостью Робеспьер завязал беседу: он заговорил прежде всего о марсельцах, об их патриотизме, выразил опасение, что даже лучшие чувства могут быть преувеличены, потом стал говорить о себе, об услугах, оказанных им революции, о мудрости, с которой он неторопливо направлял ее развитие.

Однако не пора ли ей остановиться? Разве не настало время объединиться всем партиям, выбрать самого популярного человека, вручить ему эту революцию, чтобы он управлял ее ходом?

Ребеккй не дал ему договорить.

— A-а, вижу, куда ты клонишь, Робеспьер! — воскликнул он.

Робеспьер отпрянул, будто перед самым его носом зашипела змея.

Поднявшись, Ребеккй продолжал:

— Довольно с нас диктаторов и королей! Идем, Барбару!

И оба они поспешили покинуть мансарду Неподкупного.

Приведший их Панис вышел с ними на улицу.

— Вы не поняли, в чем дело, не уловили мысли Робеспьера: речь шла о диктатуре всего лишь как о временной мере, и если продолжить эту мысль, то никто, разумеется, кроме Робеспьера…

Тут Барбару перебил его, повторив слова своего товарища:

— Довольно с нас диктаторов и королей!

Барбару и Ребеккй поспешили прочь.

XXIV

ПОЧЕМУ КОРОЛЕВА НЕ ЗАХОТЕЛА БЕЖАТЬ

Одно утешало обитателей Тюильри: это было именно то, что страшило революционеров.

В Тюильри заняли оборону, дворец был превращен в крепость под охраной грозного гарнизона.

В этот знаменательный день 4 августа, когда произошло столько событий, монархия тоже не бездействовала.

В ночь с 4-го на 5-е тайно были переведены из Курбевуа в Тюильри батальоны швейцарцев.

Лишь несколько рот было отправлено в Гайон, где мог бы в случае бегства укрыться король.

Три надежных человека, три испытанных командира находились при королеве: Майярдо со швейцарцами; д’Эрвийи с кавалерами ордена Святого Людовика и конституционной гвардией; Манда, главнокомандующий национальной гвардией, обещавший поддержку двадцати тысяч решительных и преданных солдат.

Восьмого вечером какой-то человек проник во дворец.

Все хорошо знали этого человека, и потому он беспрепятственно прошел в апартаменты королевы.

Лакей доложил о докторе Жильбере.

— Просите, — приказала королева, находившаяся в лихорадочном возбуждении.

Вошел Жильбер.

— A-а, проходите, проходите, доктор! Рада вас видеть!

Жильбер поднял на нее удивленный взгляд: Мария Антуанетта трепетала всем существом от едва сдерживаемой радости, и это заставило доктора вздрогнуть.

Он скорее предпочел бы, чтобы королева была бледной и подавленной, чем оживленной и возбужденной, какой она перед ним предстала в этот час.

— Ваше величество! — обратился он к ней. — Боюсь, что я неудачно выбрал время и пришел слишком поздно.

— Напротив, доктор, — возразила королева, улыбнувшись, что так редко случалось с ней в последнее время, — вы явились вовремя, и вы желанный гость! Вы увидите то, что я уже давно собиралась вам показать: настоящего короля, каким ему и надлежит быть!

— Боюсь, ваше величество, — отозвался Жильбер, — что вы себя обманываете и что вы хотите показать мне коменданта крепости, а не короля!

— Господин Жильбер, вполне возможно, что мы расходимся не только во взглядах на символический характер королевской власти, как и во многом другом… Я думаю, что король — это человек, который не просто говорит: "Я не желаю!", главным образом он говорит: "Я хочу!"

Королева намекала на пресловутое вето — из-за него положение дошло до крайней точки.

— Да, ваше величество, — согласился Жильбер, — по-вашему, король — это прежде всего человек, который мстит за себя.

— Это человек, который защищается, господин Жильбер! Ведь вы знаете, что нам публично угрожали: на нас собираются совершить вооруженное нападение. Существуют, как утверждают, пятьсот марсельцев под предводительством некоего Барбару, и эти люди поклялись на развалинах Бастилии, что не вернутся в Марсель, пока не разобьют лагерь на руинах Тюильри.

— Я действительно об этом слышал, — подтвердил Жильбер.

— И это вас не развеселило, сударь?

— Нет, я испугался за вас и за короля, ваше величество.

— И потому вы пришли предложить нам отречься от престола и отдать себя на милость господина Барбару и его марсельцев?

— Ах, ваше величество, если бы король мог отречься и, пожертвовав короной, спасти жизнь себе, вам и вашим детям…