Графиня де Шарни. Части 4, 5, 6

Я не знаю, предоставит ли Конвент Людовику Шестнадцатому возможность иметь защитника и позволит ли он королю выбрать его по своему усмотрению; в этом случае я желаю, чтобы Людовик Шестнадцатый знал, что, если его выбор падет на меня, я готов предоставить ему свои услуги. Я не прошу Вас сообщать Конвенту о моем предложении, так как я далек от мысли, что являюсь лицом достаточно значительным для того, чтобы он мною занимался; но прежде я дважды призывался в совет того, кто был моим государем, и, поскольку в те времена это считалось большой честью для любого человека, я должен ему отплатить той же услугой теперь, когда многие находят это опасным.

Если бы я знал, как сообщить ему о своем решении, я не взял бы на себя смелости обращаться к Вам.

Я подумал, что только Вы, занимая пост председателя, сможете найти способ передать ему мое предложение.

Примите уверения в искреннем моем к Вам почтении, и т. д.

Мальзерб".

В то же время пришли просьбы еще от двух человек; одна — от адвоката из Труа, г-на Сурда. "Я готов, — не побоялся написать он, — защищать Людовика Шестнадцатого, потому что верю в его невиновность". Другое письмо было получено от Олимпии де Гуж, странной южанки-импровизаторши, диктовавшей свои комедии, потому что, как говорили, она была неграмотной.

Олимпия де Гуж стала защитницей женских прав; она хотела добиться для женщин права наравне с мужчинами быть депутатами, принимать участие в обсуждении законов, объявлять мир или войну, и она подкрепляла свои претензии возвышенными словами: "Почему женщины не поднимаются на трибуну? Ведь всходят же они на эшафот?!"

Она в самом деле взошла на него, несчастное создание; но в ту минуту, когда читали приговор, она снова стала женщиной, то есть существом слабым, и, желая воспользоваться послаблением в законе, заявила, что беременна.

Трибунал отослал осужденную на обследование к врачам и повивальным бабкам; результат обследования был таков: если беременность и есть, то слишком ранняя, чтобы можно было ее установить.

Перед эшафотом она снова держалась как мужчина и умерла так, как и подобало сильной женщине.

Однако вернемся к г-ну де Мальзербу. Речь идет о том самом Ламуаньоне де Мальзербе, который был министром при Тюрго и ушел в отставку вместе с ним. Как мы уже рассказывали, это был маленький человечек лет семидесяти — семидесяти двух, который с самого рождения был неловким и рассеянным, кругленьким, вульгарным — "типичнейший аптекарь", как пишет о нем Мишле; в таком человеке никто не мог угадать героя античных времен.

В Конвенте он называл короля не иначе как "государем".

— Что тебя заставляет так дерзко с нами разговаривать? — спросил его один из членов Конвента.

— Презрение к смерти, — только и ответил Мальзерб.

И он в самом деле презирал ее, эту смерть, к которой он ехал, беззаботно болтая в повозке с товарищами по несчастью, и которую он принял так, будто должен был, по выражению г-на Гильотена, испытать, принимая ее, лишь легкую прохладу на шее. Привратник Монсо — а именно в Монсо возили тела казненных — отметил одну особенность, в самом деле свидетельствовавшую об этом презрении к смерти: в маленьком карманчике кюлотов одного из обезглавленных тел он обнаружил часы Мальзерба; они показывали два часа. Осужденный по привычке завел их в полдень, то есть в тот самый час, как поднимался на эшафот.

Итак, из-за отказа Тарже король взял в защитники Мальзерба и Тронше; те, поскольку времени оставалось мало, пригласили в помощь адвоката Десеза.

Четырнадцатого декабря Людовику было объявлено, что он может встретиться со своими защитниками и что в тот же день к нему придет с визитом г-н де Мальзерб.

Преданность г-на де Мальзерба очень тронула короля, хотя по своему темпераменту он был малочувствителен к эмоциям такого рода.

Видя, с какой возвышенной простотой подходит к нему этот семидесятилетний старик, король ощутил, что сердце его переполняется благодарностью, и раскрыл — что случалось крайне редко — объятия, проговорив со слезами на глазах:

— Дорогой мой господин де Мальзерб, обнимите меня!