Графиня Потоцкая. Мемуары. 1794—1820

Элиза, великая герцогиня Тосканская, напоминала брата чертами лица, но гораздо более мягкими. Говорили, что у нее недюжинный ум и сильный характер, но я ни разу не слышала, чтобы кто-нибудь рассказывал о каком-нибудь ее выдающемся поступке или остроумном словечке. Великие люди всегда окружены эхом, готовым повторить все, что исходит от них замечательного, а молчание есть своего рода отрицание, поэтому я осталась к ней совершенно равнодушна.

Принцесса Полина Боргезе представляла собой тот тип классической красоты, которую мы видим в греческих статуях. Несмотря на разрушительное действие времени, вечером и при помощи некоторого искусства она еще умела очаровывать, и ни одна женщина не осмелилась бы оспаривать у нее яблока, которое присудил ей Канова за красоту, как ходили слухи, после тщательного осмотра ее прелестей без покрывала.

Самые тонкие и правильные черты лица соединялись в Полине с удивительными формами, которыми слишком многие имели случай восхищаться. Благодаря ее прелестной внешности никто не обращал внимания на ум принцессы, и ее любовные приключения служили темой для бесконечных разговоров.

Самая младшая из трех сестер – Каролина, королева Неаполитанская, далеко не отличалась классической красотой, как ее сестра, но обладала гораздо более подвижным личиком, ослепительным цветом лица, какой бывает только у блондинок, безукоризненной фигурой и изящными ручками, а кроме того, не будучи знатного происхождения, отличалась царственной осанкой. Глядя на нее, можно было сказать, что она родилась совершенно готовой занять предназначенное ей судьбой место. Что же касается ее ума, то достаточно привести слова Талейрана, который говорил, что эта головка хорошенькой женщины покоится на плечах государственного мужа.

Не было ничего удивительного в том, что император на ней остановил выбор для встречи своей невесты, но, вследствие огромной разницы, существовавшей между Марией Луизой и Каролиной, они никогда не смогли ни понять, ни полюбить друг друга.

Гортензии, голландской королевы, и ее belle-soeur[34]

, жены итальянского вице-короля, не было тогда в Париже: они уехали спустя несколько дней после моего прибытия. И теперь я наконец могла отдохнуть.

Моя тетка, воспользовавшись тем, что я свободна, повезла меня к Талейрану, верной рабой которого состояла уже около четверти века. Задержанный при дворе по службе, Талейран не мог сам встретить нас и приказал извиниться перед нами. Это было вполне естественно, и никто не подумал обидеться, но нам показалось очень странным, когда, войдя в салон, мы никого, кроме придворной дамы принцессы, не встретили, причем она заявила, что ее высочество, соблазнившись солнечным днем, только что отправилась проехаться по Булонскому лесу. Гости прибывали друг за другом, и, таким образом, все мы, предупрежденные дамой, принимавшей гостей в отсутствии хозяйки дома, должны были ожидать ее более часа.

По возвращении она даже не сочла нужным извиниться и, как бы опасаясь излишней вежливостью уронить свое достоинство, вошла с величественным видом и как ни в чем не бывало стала разговаривать о погоде. Впоследствии я избегала встречаться с ней – дерзкие принцессы не в моем вкусе, особенно когда они еще и выскочки. А госпожа Талейран, которую весь Париж знал под именем madam Grand

, представляла собой полное ничтожество, и этого не могло скрыть даже ее высокое положение: ее глупые выражения стали притчей во языцех так же, как и остроты ее мужа.

В это время ей было по меньшей мере шестьдесят лет, тем не менее находились льстецы, уверявшие ее, что она прелестна, поэтому она носила прически, украшенные цветами. Когда Талейран садился играть в карты или когда его не было дома, в салоне царила смертельная скука, подобную которой я редко где-либо еще испытывала. Большинство гостей, посещавших обычно этот дом, были люди умные, но принцесса присоединяла к своей глупости еще претензии на величие и стремление к поддержанию этикета, и это было уже окончательно невыносимо. Поэтому все, кто был независим и не имел с принцем никаких деловых сношений, посещали его лишь в том случае, если были уверены, что он дома один.

Почти каждую неделю общество Талейрана собиралось у моей тетки, где мне было не веселее. Она приглашала к себе по очереди то знатных соотечественников, то иностранцев. Ее дом был в Париже в большой моде. Трудно выразить, как неприятно я была поражена, когда увидела, что все развлечения в ее салоне сводились к игре в карты, причем игра велась на баснословно крупные суммы. Банк держали какие-то неизвестные люди, с которыми никто не заговаривал, а они раскладывали свои богатства, чтобы соблазнять посетителей. Казалось, к ним боялись прикоснуться, обращались с ними как с париями, не спуская подозрительных взглядов с их рук.

Во всем этом было что-то дьявольское, здесь царила исключительно любовь к наживе.