Графиня Потоцкая. Мемуары. 1794—1820

Обширный замок был воспроизведен с таким необычайным искусством, а эффекты света и тени расположены так умело, что всё это невольно вводило в заблуждение, производило впечатление чего-то чарующего, волшебного и если кто, как я, хорошо знал Шенбрунн, он без колебания мог вообразить себя стоящим перед императорской резиденцией.

Потом придворные уверяли, что при виде своего родного замка императрица залилась слезами. Было бы так естественно, если бы воспоминания детства вызвали у нее слезы, но на самом деле ничего подобного не произошло, и я утверждаю, что если даже она и была растрогана, то это чувство улетучилось так быстро, что я не заметила ни малейших следов волнения на холодном и неподвижном лице; что же касается императора, то он несколько раз благодарил сестру за ее заботы о празднике, самом удачном из всех, которые были даны в честь Марии Луизы.

Князь Шварценберг, австрийский посланник, согласился уступить первенство только невестке молодой императрицы и вслед за праздником в Нейи дал бал, закончившийся ужасной катастрофой и сделавшийся поэтому историческим.

Помещение посольства было недостаточно вместительно для двух тысяч приглашенных, и поэтому среди сада построили огромную бальную залу, сообщавшуюся с главными апартаментами изящной галереей. И зала, и галерея были построены из досок и покрыты просмоленным холстом, а внутри красиво задрапированы розовым атласом и серебряным газом.

В тот момент, когда начался пожар, я была в галерее, и весьма возможно, что своим спасением обязана случаю, который вначале меня очень рассердил.

На мне было тюлевое гладкое платье, украшенное на подоле букетом белой сирени, соединявшимся с поясом цепью скрепленных между собой бриллиантовых лир. Во время танцев эта цепь расстегивалась, и поэтому графиня Бриньоль, сопровождавшая меня на бал, зная, что я должна сейчас вальсировать с вице-королем, увела меня в галерею, чтобы помочь снять злополучную цепь. В то время как она любезно помогала мне снять цепь, я одной из первых заметила легкий дымок от загоревшейся кисейной драпировки над зажженным канделябром и поспешила указать на грозившую опасность окружавшим меня молодым людям.

Один из них вскочил на скамейку и, желая предупредить несчастье, сильно рванул драпировку, которая, быстро опустившись на люстру, вспыхнула, и пламя тотчас же перекинулось на просмоленный холст, заменявший потолок. К счастью, госпожа де Бриньоль не растерялась и, схватив меня за руку, кинулась через залы вниз по лестнице и перевела дух только тогда, когда, пробежав через улицу, достигла дома госпожи Реньо, находившегося против посольства. Обессилев, она упала в кресло и молча указала мне на балкон, чтобы я посмотрела, что происходит напротив. Я совсем не понимала причины ее внезапного страха и охотно продолжала бы танцевать: настолько мне казалось невозможным какое бы то ни было серьезное несчастье там, где находился император.

Вскоре клубы дыма заволокли бальную залу и галерею, которую мы только что покинули. Музыки уже не было слышно, торжество праздника внезапно сменилось ужасным хаосом криков и стонов. Ветер доносил до нас отдельные слова и вопли отчаяния – все кричали, звали, искали друг друга, желая убедиться в том, что близкие спаслись, избежав опасности.

В числе прочих жертв оказалась княгиня Шварценберг, невестка посланника, которая, не видя около себя дочери, бросилась в пламя и была придавлена обрушившейся на нее люстрой, а в это время – увы – ее дочь, избежав опасности, кричала и звала ее.

Княгиню фон дер Лейен постигла та же участь, но она прожила еще несколько дней. Ее дочь была обручена с каким-то германским князем, и княгиня имела мужество потребовать, чтобы брак совершили у ее печального ложа[35]

.

Погибло много людей, имен которых никто не знал, так как большинство из них были иностранцами или провинциалами, заплатившими жизнью за минутное удовольствие. Мошенники же, воспользовавшись всеобщим замешательством, перелезли через стену, отделявшую сад от улицы, и спокойно срывали с женщин их драгоценности.

Через несколько минут после начала пожара гостиная госпожи Реньо де Сен-Жан д’Анжели наполнилась ранеными. Странный и в то же время страшный вид имели эти стонущие дамы в цветах и бальных платьях. Большую часть ночи мы провели, утешая раненых и ухаживая за ними, как умели. На рассвете мы собрались домой, но оказалось, что наши слуги и экипажи исчезли, и те, кто мог ходить, вынуждены были отправиться пешком в бальных туалетах и атласных туфлях. Так как было раннее утро, улицы были полны огородниками с тележками; они, вероятно, приняли нас за сумасшедших и осыпали грубыми насмешками.