Грани «русской» революции. Как и кто создавал советскую власть. Тайное и явное

Единственная информация Свердлова

о своей работе – об издании литературы на иностранных языках, что соответствовало представлениям большевиков о скорой мировой революции. Пропаганду надо было переносить в Европу – на Россию надежды не было. Сколько и каких материалов издано, куда они отправлены – об этом докладчик умолчал. И ещё ЦИК занимался рассылкой по всей стране своих эмиссаров (с непонятными полномочиями) и сбором материалов о нарушениях на выборах в Учредительное Собрание. Где эти материалы, что из них следует – это, видимо, уже не интересовало ни Свердлова, ни вообще кого-либо. Также Свердлов отчитался о разрыве отношений с теми, кого он называл «соглашателями» (меньшевики и правые эсеры). С ними договаривались о совместной работе, а потом просто всех вышвырнули – в угоду фантазиям о пролетарской революции. Фактически власть в ЦИК была узурпирована большевиками. И, конечно, впредь с ними никто дела иметь не хотел. Левые эсеры, решив, что с большевиками им идти дальше удобнее, в течение 1918 года расплатились за это. Вся последующая жизнь тех, кто при этом выжил – лагеря, ссылки, а в итоге почти для всех всё равно – расстрел.

Несколько позднее на Съезде появилась странная делегация – осколок разгромленной большевиками системы местного самоуправления. Вслед за Учредительным собранием большевиками были распущены Петроградская и Московская городские Думы, которые успели разослать приглашения на Съезд городского и земского самоуправления. Оказавшиеся среди делегатов «левые» были там в ничтожном меньшинстве и покинули собрание, чтобы явиться на съезд Советов к большевикам – во главе с неким товарищем Моргуновым (его судьба неизвестна), назвавшим муниципальный съезд «средоточием контрреволюции». Таким образом, в зале оказались ещё 53 человека, которым был предоставлен статус с совещательным голосом. Между тем, органы местного самоуправления были «свежеизбранными» – выборы состоялись в июне – июле 1917 г. на основании «демократизированного» Временным правительством положения. Хотя среди местных гласных доминировали «левые», большевики играли в местном самоуправлении незначительную роль. Уничтожение результатов недавних выборов путем насильственного прекращения деятельности местных Дум было актом пресечения реального народного представительства, избранного на основании регламентированных правил, и замены его фиктивным, не избираемым представительством, формируемым спонтанно на основе лояльности к большевистскому перевороту[118]

.

Речь Ленина

– это сумбурное, насыщенное не фактурой, а лозунгами выступление, которое было совершенно неподготовленным, непродуманным. Это речь обо всём, что придет в голову. Но тем она и ценна – все тайные помыслы большевиков Ленин высказал вполне откровенно. И вполне показал, насколько деструктивны и не обременены рациональным расчетом эти помыслы. Из них могла следовать только гражданская война, которая, как казалось большевикам, уже заканчивается. Впоследствии крах государственности и всех систем управления были названы большевистскими историками «триумфальным шествием Советской власти».

Ленин об этом сказал: мы удержались и сумели создать аппарат Советов. Но история расшифровывает это как сознательную ложь. Советы к январю 1918 года никаким аппаратом не были. Они были на местах группировками, которые силой оружия захватили правительственные учреждения и приступили к тотальному грабежу – как общественной и частной, так и личной собственности граждан. Лишь последовавшая гражданская война покрыла этот грабеж – красный террор этот грабеж не остановил, но он превратил его во второстепенный фактор жизни миллионов людей, которые ограблены были все до одного.

Ещё один признак впадения Ленина в «прелесть» – утверждение, что громадное большинство (крестьянство) согласилось на диктатуру меньшинства (пролетариата). Ленин говорил: «нужна власть исключительно одного пролетариата». При этом он как будто игнорировал свои же слова о союзе с крестьянством и прямо тут, на Съезде, провозглашенное единство.

Ленин в своей речи говорил одновременно и о невозможности союза с буржуазией, и о необходимости такого союза, приводя пример кожевенной промышленности, где рабочие заключили союз с прежними владельцами, без которых они, и впрямь, не смогли бы продолжать производство: «попытки пролетариата вступать в договоры с союзами фабрикантов, чтобы обеспечить рабочим управление целыми отраслями промышленности». Захват банков – потом альянс с финансистами, захват заводов – потом союз с бывшими заводовладельцами. Всё это было формой перехода к сверхэксплуатации, а не освобождением труда. Взамен прежнего аппарата был подготовлен новый, который просто переписал на себя власть и собственность, многократно усугубив произвол чиновника и возвысив монополизм отраслевой бюрократии.